сейчас был настолько увлечен дебатами, что не заметил бы исчезновения крыши и стен, не то что отсутствия дочери. Дора, пользуясь моментом на цыпочках выскользнула из бревенчатого зала, аккуратно прикрыв за собой массивную дверь.

Солнце было высоко, в голове роились мысли, в глазах рябило после тёмного помещения, ни каких духов она никогда в жизни не видела и очень смутно представляла, что происходит за пределами пригородов Новгорода. Больше всего, впрочем, как и большинство молодых людей одного с ней возраста, её интересовала она сама. А весеннее настроение требовало любви и приключений.

Доротея была хороша собой: темноволосая, стройная и гибкая с большими глазами и очаровательной улыбкой. Она жила под пристальным взглядом своего отца, и в свои двадцать лет оставалась сущим ребенком. Матери у нее не было, пропала однажды в лесу. Поэтому, с одной стороны, она была крайне избалованна и совершенно не приучена ни к какому ручному труду, с другой, жила в условиях постоянного контроля. Отец хотел, чтобы Дора заняла видное место в обществе поэтому настаивал на ее присутствие в собраниях городского совета, но учитывая специфику её существования идеальной перспективой для неё мог быть только удачный брак. Свой досуг Дора проводила: рисуя и музицируя на старинном пианино, которое Годфри привёз для нее неизвестно откуда. Возможно оно появилось в Новгороде в те времена, когда, люди почти ничего не умели делать сами, а только занимались собирательством среди руин. Ещё она регулярно посещала городскую библиотеку и увлекалась чтением древних книг, вывезенных первыми поселенцами из хранилища или музея прежней цивилизации.

Последние вылазки поселенцев в руины были примерно, когда Годфри исполнилось девять лет и он имел о них смутные воспоминания. Но в те времена на подобное дело, уже, отваживались только самые лучшие ходоки, переправляющиеся через реку на паре связанных брёвен удерживаясь за толстую перетяжку. В брошенный город они не углублялись, а только шарили по окраинам и возвращались далеко не все. Поэтому последние лет сорок — сорок пять туда никто не ходил. Горожане научились делать все необходимое, а в чем-то научились обходится без привычного комфорта. Но не Дора. Для нее все условия жизни были созданы наилучшим образом. Вещи появлялись и пропадали, впрочем, как и люди, которые делали то что должны и растворялись в небытие за дверью, возвращались опять выполняли свои обязанности и снова отходили на второй план до востребования. На вопрос: избалованна ли она? Дора сама отвечала себе — да и весьма. Честность была её сильной стороной. Она редко обманывала особенно саму себя. Но, как человек действительно избалованный жизнью Дора не просто была о себе высокого мнения но и не могла никогда найти себе занятие достойное своих способностей. Поэтому часто скучала не находя себе места.

Маленький город, все закоулки которого давно изучены, дали до горизонта, открывающиеся с городского вала, привычные, не вызывали уже никакой рефлексии. Однообразие проходящих дней. Одно и тоже солнце поднималось на востоке и садилось на западе. Отец приходил и уходил, дом в котором она жила был большой скрипучий и грустный. В часы таких мыслей ей овладевала меланхолия и она могла долго смотреть на то как плывут по небу облака мечтая о чём-то далёком, несбыточном и совершенно абстрактном. Но, грусть навеянная однообразием жизни не вызывала в ней ненависти, она любила Новгород, возможно, потому что считала его своим. Любила его историю и историю своей семьи, тесно связанную с городом. Больше всего она мечтала о деле, великом, которое оставит след в памяти людей и навсегда запечатлеет её имя в анналах времён.

Дора была поздним и единственным ребёнком, поэтому, Годфри, несмотря на внутреннюю суровость всегда чрезмерно баловал сою дочь. Особенно после того как потерял её мать, свою жену. Он больше никогда не женился и не полюбил ни одной женщины. Вся его любовь доставалась исключительно Доре. В городе он пользовался уважением и имел большое влияние, свою школу и был обеспечен во всех смыслах. Но вел очень аскетичный образ жизни, поэтому всеми достигнутыми ему благами в полноте пользовалась Дора, что определяло её быт, характер и поведение.

Выбравшись из здания городского совета, Доротея была переполнена счастьем вызванным ощущением ежеминутной свободы и не строя планов относительно своего дальнейшего времяпрепровождения веселой походкой, немного пританцовывая, пробиралась в верх по улице переступая с пенька на пенёк, которыми была вымощена мостовая, и представляла, что в промежутках между ними находится нечто опасное для ее здоровья. Вдруг с громким кудахтаньем мимо нее пронеслась курица. Вероятно, очень спешащая по своим куриным делам. Ее совершенно не интересовали проблемы людей, великих и малых, знатных и бедных, воинов и ремесленников. Так же её не интересовала Доротея. Но Дору заинтересовала она: заставила поднять голову и оторвать взгляд от мощёной пеньками мостовой, на которых было сосредоточенно её внимание. Дора увидела Кота и Каната медленно идущих в сторону бани. Кота она знала, отец периодически заходил к нему, чтобы сделать заказ или купить болтов для арбалета. Но она никогда не видела его в таком плачевном состояние. Курица заставила его отпрянуть и отступить на шаг назад он посмотрел на Дору и явно не узнавая её проковылял со своим странным другом дальше. Доротея хмыкнула и хотела вернуться к своей незатейливой игре, но настроение уже испортилось, она остановилась в раздумье соображая, что делать дальше.

Маленькое облако закрыло солнце, его тень побежала по улице, фасадам домов. Дора подняла голову в верх разглядывая синее, высокое, весеннее небо. Потом осмотрела улицу и увидела, что Кот и Канат подошли к дверям бани на ступенях которой сидел странный человек. Доротея никогда его не видела. Природная наблюдательность, возможно, унаследованная от отца помогла ей сразу понять незнакомец к Новгороду не имеет отношения и пришёл сюда недавно, а значит перед ней событие века. Приятель Кота помог ему встать и они скрылись в дверях бани.

Она задумалась, но тут судорога ужаса пронзила её, а потом только появилось осознание причины и ощущение тяжёлой руки на плече. Она резко повернула голову и увидела лицо отца. Словно жёванное временем, оно бугрилось переживаниями прожитой жизнь. Нос уже был проеден кратерами увеличенных пор, но скулы имели все те же безукоризненные формы, а глаза неизменный суровый блеск. Мало кто решался смотреть в них прямо и на ее памяти никто не затевал с ним конфликт могущий привести к непосредственному столкновению. Он стоял