Павелецкая, — объявила старуха во внезапно пропавшем грохоте. Её голос был мягким, манера речи участливой, она улыбалась. Её песню никто не слышал, старуха осталась довольна.

Но есть и те, кто садится в вагон, чтобы его услышали.

В поезде, идущем из Ростова, нам попался интересный попутчик. Низкорослый, округлый мужчина зашёл в вагон с таким же округлым чемоданом. Он осмотрел пассажиров, описав большой круг лицом (так делают люди с дефектом зрения, чтобы помочь глазам), окинув окружающих всей своей внимательной суммой оставшихся чувств. А на него не посмотрел никто.

В этот же вечер из головной части вагона полилась музыка. В круглом чемоданчике круглого мужчины оказалась колонка, он подключил к ней микрофон на проводе и прямо с места запел.

И вот тогда увидели, рассмотрели, потянулись за телефонами, а телефонами потом к нему, простецки поющему о самом простом. Радостное удивление передавалось тогда по живой цепочке и спасало вечер (в поездах ведь теперь нет стука колёс, вечера тихие до скуки, с огромной кровоточащей тишиной в сердцах, которую нечем заполнить). Песня для всех — спасла.

Песня и текст — это брат и сестра. Текст старший, а она младшая (или наоборот, смотря кто вперёд родился).

Оба начинаются от глубокого вдоха (начинаются от наполнения воздухом), развиваются до самой сильной эмоции, почти полного выдоха, и заканчиваются спокойным дыханием. На кульминации никто не заканчивает, это просто место для нового короткого вдоха. Вообще, важно всегда рассчитывать: сколько воздуха нужно, чтобы спеть это, сказать, написать.

Хорошо бы понимать, для кого твой текст: вышедшие эмоции «для никого», памятная заметка для себя или что-то, что можно показать другим.

Эти песни могут переливаться из одной в другую.

Если ты слышишь её, она — для тебя.