опомнился Олег.

— А что? («А че?»)…Пойдут и адмиральские, — беспечно сказал он. — Дай— ка примерить…

— Не надо, — остановил портного капитан-лейтенант Болдырев. И объяснил: — Морда не та.

Физиономия Олега и в самом деле выражала откровенное, злостное лейтенантство. Знали, конечно, что человеку уже двадцать два года, что он командует тридцатью с чем— то матросами, что управляет огнем четырех 120 — миллиметровых орудий 2-го артиллерийского дивизиона БЧ-2. Но чтоб он мог командовать чем— то большим — в это не верилось. При Олеге батарея в прошлом году отстреляла (и хорошо отстреляла) ночную стрельбу, этой зимой успешно провела подготовительные стрельбы, но прославился командир 5-й батареи не попаданиями в щит, а чечеткой на концерте самодеятельности да умением говорить вдруг голосами всесильных своих начальников… Беспорядочное какое— то лицо, не способное застывать в тяжкой думе, не умеющее выражать беспрекословную решимость, ту самую, что звучала в отшлифованных командах управляющего огнем.

Замешательство, вызванное адмиральскими погонами, длилось недолго. Все наперебой хвалили шинель, у всех развязались языки. Каждый солдат должен носить в ранце маршальский жезл, напомнил кто— то. Но что произойдет, если солдаты начнут похваляться жезлами? Не подорвут ли жезлы, которыми втуне помахивают на привале солдатушки, боеспособность Вооруженных Сил? А ведь шинель из адмиральского драпа, вызывающе носимая лейтенантом, не тот ли маршальский жезл?

Кому— то вспомнился Лермонтов, визит Грушницкого, произведенного в офицеры, к Печорину, а кто— то, перепрыгнув через Лермонтова и Гоголя, заявил, что «все мы вышли из манцевской шинели».

И так далее… Словоблудие морских офицеров не развлечение, не пустейшее времяпрепровождение, а острая жизненная необходимость. Игра словами затачивает язык. На кораблях флота — и только на кораблях, нигде более в Вооруженных Силах — быт старших и младших офицеров, командиров и подчиненных, близко соседствует с их службой, и обеденный стол, где встречаются они, не разрешает «фитилять» в паузах между борщом и бифштексом, но колкость и ответный выпад позволительны и допущены традицией.

Старую шинель, укатанную в сверток, взял Степа Векшин. Ноша освобождала его от древнего обычая обмывания. К весне 1953 года на Черноморском флоте утвердились специальные термины для обозначения глубоко мотивированных застолий. Олегова шинель влекла «большой газ», предваряемый «легкой газулечкой». С нее— то, с «газулечки» в «Старом Крыме», и смылся передовой офицер Вербицкий, благоразумно вспомнил, что вечером ему заступать на вахту, заодно и увел с собою всех благоразумных. Откололся и Болдырев, не желая, видимо, стеснять лейтенантов.

Олегу Манцеву шинель понравилась внезапно и бесповоротно, и ему не терпелось показаться в ней на людях, на военно— морских людях, и друзей он повел в кафе— кондитерскую, где не раздевались. Пил вино. сидя в шинели, посматривал на «кафе— кондитершу» Алку, милую и верную подругу, которая успела шепнуть ему в два приема: «Я тебе не постоялый двор!.. У меня дом, а не флотский экипаж!..» Образованная, истинно военно— морская женщина, радовался Олег. И чего шумит? Из-за пустяков шумит. Ну что из того, что не так давно завалился он к ней в три часа ночи, соседку перепугал, божью старушку. Не ночевать же ему на скамейке Приморского бульвара, он все— таки офицер славных Военно— Морских Сил, а не бездомный бродяга. А она шумит, шипит. Чтоб сделать Алке приятное, Олег разыграл со Степой сцену. Встал, наполнил глаза пронзительной мудростью, вывалил на грудь бульдожий подбородок, превратившись в старшего помощника командира Милютина Юрия Ивановича, и едчайше процедил: «Пять суток ареста при каюте!» — «За что, разрешите узнать, товарищ капитан 2 ранга?» — проблеял Векшин, хватаясь за стол, чтобы не упасть в обморок. Старпом Олег задумался, неимоверно пораженный глупым вопросом, складки на лбу сошлись углом, потом обрадованно разбежались к вискам. «В порядке творческого поиска…» — последовало приторное разъяснение.

Еще одна сценка напрашивалась, где главным действующим лицом была новая шинель, но Степа, верный семьянин, уже покатил на троллейбусе к своей Рите. Оставшиеся не могли никак образовать «критическую массу», и «большой газ» отменился сам собой.

О шинели было забыто… Заскучавший Олег порывался уйти, но удерживал Гущин, друг и наставник повел вдруг не свойственные ему речи, призывал к скромности, трезвости и святому выполнению воинского долга. «Пока!» — крикнул Олег, вылетая из кондитерской. Где— то шел дождь и, распыляемый ветром, росистым налетом оседал на лицах, на шинелях. Была середина марта, и многие, не дожидаясь приказа коменданта, уже перешли с шинели на плащ. «И какого черта я ее шил?» — думал Олег. В душе его, в мыслях была пустота.

2

Вдруг на него налетели офицеры из 1-й бригады эсминцев. Несли они пакеты с фруктами, с бутылками, спешили не то на именины, не то на годовщину свадьбы бригадного минера, а может быть, и связиста, так Олег и не понял, куда они идут. Но шинель офицеры заметили, шинель офицеры шумно одобрили, и Олег, обиженный невниманием Приморского бульвара, легко согласился ехать с ними.

На троллейбусе подкатили к дому на Большой Морской. В первой от прихожей комнате были расставлены столы, во второй танцевали, из третьей доносились карточные заклинания: «Два!.. Два мои!»

Если кого и боятся офицеры 1-й бригады, то капитана 2 ранга Барбаша, хозяина Минной стенки, стража уставного порядка. Помощник начальника штаба эскадры по строевой части — такова должность Барбаша, и устрашающей должности этой он соответствует полностью.

— Аз-зартные игры?.. — возмутился Олег Манцев. — Да я вас…

Кто— то, услышав голос Барбаша, испуганно отставил рюмку, кто— то, спасаясь, припал в танце к груди партнерши, а из накуренных глубин выплыл виновник торжества, торопливо застегивая китель.

— Ну, знаете, Манцев, здесь не вечер самодеятельности… Черт знает что… Ладно, прошу к столу…

Уписывая салат, Олег прислушивался к тому, что говорит женщина, сидящая напротив, а говорила она о том, что вот знает, кажется, всех офицеров эскадры, но его, Олега, видит впервые.

— Ничего странного. — Наевшись, Олег присматривался к бутылкам. — Таких салажат, как я, не очень— то охотно отпускают на берег.

— Нет, нет, вы скрываетесь, возможно, от меня… Очень странно…

Пошли танцевать. Даже при раскрытых окнах было жарко, сизый табачный дым поднимался к потолку, притягивался улицей и уносился вон. Давно наступил вечер, прочистилось небо в плотной дымке звезд, светящих