на большой скорости неслась автомашина. Увидев ее, Хайнике отпрянул от окна и распластался на полу. Несколько секунд он лежал как под наркозом, затем быстро поднялся, дошел до двери, закрыл ее на задвижку и набросил щеколду. Теперь-то уж он знал точно, что радиокомментатор был неправ. «Звери» находились еще на свободе. По городу разъезжал еще не один черный лимузин. У его пассажиров было еще достаточно власти, чтобы не только вынести смертный приговор, но и привести его в исполнение.

Автомашина была где-то совсем рядом. Хайнике закрыл глаза. Вот она остановилась возле его дома. Из машины вышли трое мужчин. Поднялись по лестнице. Бесцеремонный стук и крики:

— Хайнике, открывай!

Но он не открыл. «Неужели они выломают дверь? Да что им стоит разнести дверь в щепки!»

— Выходи, Хайнике! — кричали они.

Но он так и не вышел…

Шум мотора становился все тише и наконец совсем пропал. Тяжело дыша, покрытый крупными каплями пота, Хайнике стоял посреди комнаты. С трудом добрался он до своей коляски. Руки его дрожали, перед глазами плыли круги.

Автомобиль давно уже был вне города, а Хайнике все еще никак не мог освободиться от страха. Он опасался, что автомобиль может в любую минуту вернуться и опять не проехать мимо его дома. У него уже был случай, который чуть не стоил ему жизни. Хайнике вздрогнул. Перед домом послышались чьи-то шаги. Но, кажется, мимо. Он тяжело вздохнул, достал оставшийся хлеб, отломил кусочек и начал медленно жевать. К сожалению, в доме из съестного больше ничего не было. Он сидел, закрыв лицо руками. У него было такое чувство, что в голове образовался вакуум. Он болезненно ощущал эту пустоту. Казалось, виски чем-то до боли сжимают.

2

На письменный стол упала тень от оконной рамы, похожая на крест. Дряблыми дрожащими руками Каддиг потянулся к ней, но так и не поймал. Крест стал расти прямо у него на глазах, а затем поднялся и предстал перед ним огромный и зловещий. Царившая вокруг тишина казалась хуже любого шума.

Подстрекаемый любопытством, он осторожно подошел к окну. Город будто замер в предполуденной тишине. Но это была лишь видимость. Вот откуда-то издали донесся лязг танковых гусениц. Вильямс Каддиг не знал, чьи танки ворвались в город — немецкие или русские. Да он и не мог бы сказать, какие для него лучше. Немцев, своих соотечественников, он боялся так же, как опасается охотник подстреленного хищника. К приходу же русских Каддиг тоже относился без особого энтузиазма, ибо не знал, что они с собой принесут.

Он опять сел за письменный стол. Тень от оконной рамы, похожая на крест, перекочевала со стола на кресло. Прежде чем нажать кнопку звонка, Каддиг подумал: «А кто будет распят на этом кресте?»

Секретарша вошла бесшумно. Сегодня ему противна была ее улыбка. Он читал в ней злорадство.

Она посмотрела на него, будто хотела спросить: «Ну что, Каддиг? Кончилось твое господство?»

— Да, доктор? — напомнила о себе Шарлотта Крушка.

Непочтительный тон, который сквозил в ее обращении к доктору, сложился в течение последнего года. Каддиг вспомнил, как вечером 20 июля 1944 года, когда стало ясно, что Гитлер остался жив и покушение на него не привело к смене власти, Крушка доверительно посоветовала ему: «Держите ухо востро, доктор!» И хотя Каддиг не знал тогда, как понимать ее предостережение, он тем не менее интуитивно воспринял его. Не долго думая, он настрочил верноподданнические письма, изобилующие как множеством пустых слов, так и стилистических погрешностей, и отослал их в имперскую канцелярию, канцелярию земельного правительства, а также в редакцию местной газеты. Так с помощью клочков бумаги ему удалось выскользнуть из сетей, расставленных коричневорубашечниками, хотя они не могли не знать, что он желает Гитлеру скорее смерти, чем здоровья. Что же касается покушения, то он действительно не имел к нему никакого отношения.

— Откройте, пожалуйста, окно, — попросил Каддиг, пытаясь сгладить дребезжание своего голоса.

Она была высокой и стройной, в ней было все, что должно быть в женщине. Никто, кроме Каддига, не знал, что она страшно ненавидит войну. Сейчас ей тридцать. В двадцать восемь она вышла замуж за Крушку, которого через месяц сбили. Она любила Крушку и его летную форму. Каддигу сейчас вдруг пришло на ум, что он должен спасти ее от русских. В газетах писали, что русские насилуют немецких женщин. Правда, он верил не всему, о чем писали в газетах.

Шарлотта Крушка стояла между окном и письменным столом.

— Да, доктор? — вновь прозвучал ее голос.

Каддиг нервно провел ладонью по лицу. Всю ночь его терзала мысль: «А что, если забраться на башню и вывесить белый флаг, чтобы дать знак русским войскам, что он без боя сдает главный город района и не желает его разрушения?» Но у него не хватило смелости решиться на это. Более того, вместо белого флага Каддиг безропотно поставил свою подпись под обращением коменданта майора фон Штреллера и бургомистра д-ра Рюсселя, в котором население города призывалось строить противотанковые заграждения и защищать город. Зачем и от кого?

Он взглянул на натертый мастикой паркет. Затем вдруг вскочил и быстро заходил взад и вперед, описывая круги вокруг тридцатилетней женщины, которую всего несколько минут назад собирался спасать от русских. Теперь он уже не думал о насилиях. Его мысль лихорадочно работала над тем, что можно предпринять сейчас, поскольку он не вывесил белого флага. Необходимо что-то сделать, что могло бы его спасти. Однако он ничего не мог придумать. Каддиг остановился и, втянув голову в плечи, засунул руки в карманы пиджака. Затем подошел к письменному столу, сел в кресло. Тень от оконной рамы исчезла.

— Я еще нужна вам, доктор?

— Соедините меня с канцелярией земельного правительства! — распорядился он.

— С Дрезденом?

— С Оберблументалем, — уточнил он непринужденно. — Они сидят теперь в Оберблументале. Сбежали туда, так как полагают…

Каддиг слышал, как вышла секретарша, прикрыв за собой обитую дерматином двойную дверь. Подняв глаза, он увидел, что в комнате вновь воцарилась тень. Сквозь открытое окно виднелось голубое небо, чувствовалось солнечное тепло. Но отменный солнечный день не принес Каддигу радостного настроения. Он, как ребенок, боялся оказаться в одиночестве. Мужеством он никогда не отличался. Он всегда приспосабливался. Что он мог предпринять один?

Скрежета танковых гусениц уже не было слышно. Неожиданно зазвонил телефон.

— Каддиг, — ответил он тихо.

— У аппарата правительственный советник Шрамм, — проговорила трубка.

— Господин правительственный советник, — начал Каддиг, отбросив