грязной рубахи. Мимо кто-то прошел, но Готенбодт настолько ослаб, что даже не прореагировал ка это. Им владело сейчас такое равнодушие, которое отличает обычно смертельно больных, в полном сознании ждущих своего конца.

Наконец Готфрид Готенбодт заметил лейтенанта, который шагал во главе колонны солдат. Готенбодт протер глаза. Действительно, это был лейтенант в немецкой военной форме. Солдаты тоже были в немецкой форме и с оружием.

Готфрид Готенбодт медленно поднял руку, чтобы обратить на себя внимание. И вот лейтенант стоял уже перед ним. Немного привстав, Готенбодт заморгал глазами, но так и не произнес ни слова: язык его настолько распух, что едва умещался во рту.

— Парень, да ты как призрак! — брезгливо произнес лейтенант.

— Воды, — простонал Готенбодт, — хотя бы глоток.

Лейтенант открыл фляжку и подал ему. В ней была крепкая сивуха. Она сильно обожгла больной язык, потекла в желудок. Готенбодт закрыл глаза. Ему показалось, будто его опустили в кипяток.

— Откуда это ты? — спросил лейтенант.

Готфрид Готенбодт неуверенно сделал неопределенное движение рукой, показывая направление от леса к долине.

— Солдат?

Готенбодт покачал головой и сразу же почувствовал, что этого недостаточно для убедительного ответа. Молниеносно в его голове созрела легенда, которую он и рассказал лейтенанту. Он выдал себя за военнообязанного, работавшего на военном заводе.

— Завод поставлял техническое оборудование для самолетов. Незадолго до прихода американцев завод остановился, и я отправился к своей жене Лиссе, которая жила в Вальденберге. — Готенбодт показал на залитые солнцем крыши домов. — Но вот совсем рядом с домом у меня иссякли силы. Какое счастье, — пролепетал он, и на его губах появилась едва заметная улыбка, — что по дороге шли вы, камрад лейтенант, со своими солдатами. Если б не эта случайность, я, возможно, умер бы с голоду, глядя на город.

— Вы военнослужащий? — переспросил лейтенант.

Один из солдат выкрикнул из-за плеча лейтенанта:

— Это же жирная свинья! Сразу видно. Я уверен, что это дивизионный казначей!

Лейтенант отрицательно покачал головой:

— Казначеи уже давно все дома. Это обыкновенный подлец и трусливая собака!

Готфрид Готенбодт слабым движением руки пытался отвести упреки в свой адрес.

— Мы из Вальденберга, — сказал лейтенант, — русские позабыли про этот город, американцы — тоже. Он никем не занят. В нем достаточно места для трусов. Я позволю вам войти в город, если мои люди такого же мнения. — При этом он повернулся к солдатам и предложил: — Если кто желает, может рассчитаться с предателем.

Готенбодт захныкал. На глазах у него появились слезы. Как в тумане, он видел, что солдаты пошли дальше. Впереди них шагал лейтенант, который даже не обернулся.

— Не убивайте меня, только не убивайте, — умолял Готенбодт. — Война ведь кончилась. Вы понимаете, что делаете?

В десяти шагах от него остановился солдат, который принял его за дивизионного казначея. У него было краснощекое, молодое лицо. Во рту не хватало двух верхних зубов. Это страшно искажало лицо солдата, особенно когда он смеялся, а смеялся он беззвучно, широко открытым ртом. Солдат вытащил пистолет. Готенбодт закрыл глаза. Он считал последние секунды своей жизни и с ужасом ждал выстрела.

4

Жалюзи были опущены. Сквозь них тонкими полосками просачивались в комнату солнечные лучи, освещая своеобразную игру едва заметных пылинок. Шрайтер сидел у окна в потертом кожаном кресле. Видна была лишь его лысина да широкие, потерявшие форму войлочные тапки, которые он носил и зимой и летом.

— Ты была в городе? — спросил он.

— Нет, — ответила Лисса Готенбодт.

— Тебе надо пройтись в город и посмотреть, что там творится. Сейчас такие дни — всего можно ожидать.

Над лысиной Шрайтера клубился голубой дымок. Сегодня он закурил раньше обычного. Его молчание, которое он лишь изредка прерывал, обращаясь с несколькими словами к дочери, красноречиво свидетельствовало о том, как угнетала его неопределенность.

— В городе такая тишина, — промолвил Шрайтер.

— Может, они забыли про нас. Наверное, случалось в истории так, что забывали про целый город.

Закурила и Лисса Готенбодт.

— Ты куришь?

— Гитлер больше не видит этого. Стало быть, немецкая фрау вновь может курить.

То, что она курила, его мало тревожило. Главное — туго было с табаком. Ведь там, где курят двое, часто возникают ссоры буквально из-за крох. А тут на него свалились и другие заботы, которых раньше он не знал. Где достать, например, овса для его четырех лошадей? Откуда взять дизельное топливо для двух грузовиков? Ведь теперь нет больше частей вермахта, где все это можно было достать за бутылку корна.

Так он подошел к главному, о чем не мог говорить спокойно.

— Ну если Гитлер больше не видит, что ты куришь, так муж-то твой узнает об этом. А то, что не любил фюрер, терпеть не мог и твой муж.

— Да, это так.

— Ведь в один прекрасный день он вернется…

— Да.

— Боюсь, как бы не было драки. Кого-кого, а Готенбодта они не оставят в покое, как и не простят тех, кто даст ему приют. Тревожные деньки начнутся для нас.

— Да.

Опершись на руки, Шрайтер поднялся со своего кожаного кресла и, широко расставив ноги, остановился перед дочерью. В углу его рта торчала сигара. Он посасывал ее и при этом даже чавкал. Сейчас он был похож на того Шрайтера-извозчика, который когда-то мечтал о силе и могуществе, не предполагая даже, что его мечтам суждено было осуществиться.

— Выгони ты этого Готенбодта, если он вернется, — посоветовал он тихо, но требовательно. — Мне он не нужен.

— Когда-то он тебе был нужен.

— Наплевать мне на это! — ответил Шрайтер. — Война кончилась. Никто теперь не конфискует автомашины для нужд войны. Прошли эти времена. Он помог мне сберечь две автомашины, но это еще не значит, что он застраховал у меня и свою жизнь.

Шрайтер чадил сигарой. В комнате стояли клубы дыма. Он с удовольствием открыл бы окно, но не делал этого и сидел с опущенными жалюзи, чтобы создать впечатление, будто дома никого нет. Он помахал рукой, пытаясь разогнать дым, но из этого ничего не вышло.

— Они схватят его сразу же, как только он появится в городе. Они не любят терять времени. И повесят его на первой же пригодной к использованию виселице, — сказала Лисса.

— А он ведь твой муж! — вставил озабоченно Шрайтер.

— Мой муж? — переспросила она.

Шрайтер не ответил. Помолчав, сказал:

— Посмотрим, как все обернется. Лошади, пожалуй, будут дороже золота, если все пойдет шиворот-навыворот.

— Если в Вальденберг придут