- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (11) »
разыгрывается какая-то сплошная хованщина, восемнадцатый век, а может быть, даже шестнадцатый.
Напившись чаю и напевшись вдосталь, мастера надевают пиджаки, снова их снимают и снова надевают. После этого они берут у хозяина двадцать пять рублей на приобретение крона и уходят. А мальчик остаётся купоросить. При этом он сразу же разбивает стекло книжного шкафа и прожигает каким-то неизвестным веществом малиновое сукно на письменном столе.
— Ты что, с ума сошёл? — кричит хозяин.
— Купорос, он колеру не любит, — бормочет ужасное дитя. — Он своё действие оказывает, осадку даёт.
— Это бред! — говорит хозяин.
И он прав, начинается бред.
В разрушенную квартиру маляры больше не возвращаются. Очевидно, они удовлетворены полученным задатком.
Три дня несчастная семья на что-то надеялась. Потом знакомые рекомендуют некоего Вавилыча, кристального старика.
Кристальный старик приходит, с хватающей за душу медлительностью осматривает комнаты и берётся сделать работу со своей олифой и кроном — всё за двенадцать рублей. Тут же выясняется, что почтенный старец смертельно пьян и за свои слова отвечать не может. Его с трудом выводят.
Проще всего было бы расставить мебель по местам и жить, как жили. Но этого сделать уже нельзя. И стены и потолки вымазаны какой-то дрянью.
Приводят ещё одного мастера. Он тоже детально договаривается обо всём, входит во все мелочи, но в конце разговора присовокупляет, что начать работу сможет только через месяц, так как уезжает в деревню на праздники.
И зачем он, собственно, приходил и потерял целый вечер на разговоры и чесание подмышек, непонятно. На кухне рыдает хозяйка.
— Неправильно сделали, — говорят бессердечные знакомые. — Вот когда те трое с мальчиком приходили, надо было их запереть и не выпускать из квартиры, пока не кончат работы.
— Если бы я знал! — вопит страдалец. — Ах, если бы я знал!
Уж я бы их!..
Его утешают. Ему рассказывают интересные истории о печниках, о плотниках, о водопроводчиках, о перевозчиках мебели, о всей этой касте подпольных полукустарей, полуспекулянтов с топорами, клещами и малярной кистью.
И стиль их работы, и способы их найма, и все их разговоры полностью сохранились со времён боярской Руси.
— Ансамбль лиристов, — хрипло сказал завхоз. — Да, да, не надо больше этих балалаечников. Пригласите хорошего певца, пусть нам споёт что-нибудь. «Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни». — Так ведь такой артист, — со слезами в голосе сказал Кошачий, — с нас три шкуры снимет. — Ну, какой вы, честное слово, человек! С вас он снимет эти три шкуры? И потом не три, а две. И для нашего миллионного бюджета это не играет никакой роли. — Такси для артиста придётся нанимать, — тоскливо прошептал завхоз. Семён Семёнович внимательно посмотрел на собеседника и проникновенно сказал: — Простите меня, товарищ Кошачий, но вы просто сквалыжник. Самый обыкновенный скупердяй. Такой, извините меня, обобщённый тип даже описан в литературе. Вы Плюшкин! Гарпагон! Да, да, и, пожалуйста, не возражайте. У вас тяжёлая привычка всегда возражать. Вы Плюшкин, и всё! Вот и мой заместитель жаловался на вашу бессмысленную, мещанскую скупость. Вы до сих пор не можете купить для его кабинета порядочной мебели. — У него хорошая мебель, — мрачно сказал Кошачий. — Всё, что надо для работы: стульев шведских — шесть, столов письменных — один, ещё один стол — малый, графин, бронзовая пепельница с собакой, красивый новый клеёнчатый диван. — Клеёнчатый! — застонал Семён Семёнович. — Завтра же купите ему
ШИРОКИЙ РАЗМАХ
ЗА ГРОМАДНЫМ письменным столом, на дубовых боках которого были вырезаны бекасы и виноградные гроздья, сидел глава учреждения Семён Семёнович. Перед ним стоял завхоз в кавалерийских галифе с жёлтыми леями. Завхозы почему-то любят облекать свои гражданские телеса в полувоенные одежды, как будто бы деятельность их заключается не в мирном пересчитывании электрических лампочек и прибивании медных инвентарных номеров к шкафам и стульям, а в беспрерывной джигитовке и рубке лозы. — Значит, так, товарищ Кошачий, — с увлечением говорил Семён Семёнович, — возьмите сёмги, а ещё лучше лососины, ну там, ветчины, колбасы, сыру, каких-нибудь консервов подороже. — Шпроты? — Вот вы всегда так, товарищ Кошачий. Шпроты! Может, ещё кабачки фаршированные или свинобобы? Резинокомбинат на своём последнем банкете выставил консервы из налимьей печёнки, а вы — шпроты! Не шпроты, а крабы! Пишите. Двадцать коробок крабов. Завхоз хотел было возразить и даже открыл рот, но ничего не сказал и принялся записывать. — Крабы, — повторил Семен Семёнович, — И пять кило зернистой икры. — Не много ли? В прошлый раз три кило брали и вполне хватило. — По-вашему, хватило, а по-моему, не хватило. Я следил. — Сорок рублей кило, — грустно молвил завхоз. — Ну и что же из этого вытекает? — Вытекает, что икра станет нам двести рублей. — Я давно вам хотел сказать, что у вас, товарищ Кошачий, нет размаха. Банкет, так банкет. Закуска, горячее, даже два горячих, пломбир, фрукты. — Зачем же такой масштаб? — пробормотал Кошачий. — Конечно, я не спорю, мы выполнили месячную программу. И очень хорошо. Можно поставить чаю, пива, бутербродов с красной икрой. Чем плохо? И кроме того на прошлой неделе был банкет по поводу пятидесятилетия управделами. — Я всё-таки вас не понимаю, товарищ Кошачий. Извините, но вы какой-то болезненно скупой человек. Что у нас: бакалейная лавочка? Что мы: частники? Завхоз потупился, сражённый аргументами. — И потом, — продолжал Семён Семёнович, — купите вы, наконец, приличный сервиз, а то вы подаёте уже чорт знает на чём. Какие-то разнокалиберные тарелки, рюмки разных размеров. В последний раз вино пили из чашек. Понимаете, что это такое? — Понимаю. — А раз понимаете, то пойдите в комиссионный магазин и купите всё, что нужно. Нельзя же так. — Дорого очень в комиссионном, Семён Семёнович. Ведь у нас определённый бюджет. — Я лучше вашего знаю про бюджет. Мы не воры, не растратчики и себе домой эту лососину в рукаве не таскаем. Но зачем нам прибедняться? Наши предприятия убытков не приносят. И если мы устраиваем товарищеский ужин, то пусть будет ужин настоящий. Надо нанять джаз, пригласить артистов, а не эту тамбовскую капеллу, как она там называется..— Ансамбль лиристов, — хрипло сказал завхоз. — Да, да, не надо больше этих балалаечников. Пригласите хорошего певца, пусть нам споёт что-нибудь. «Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни». — Так ведь такой артист, — со слезами в голосе сказал Кошачий, — с нас три шкуры снимет. — Ну, какой вы, честное слово, человек! С вас он снимет эти три шкуры? И потом не три, а две. И для нашего миллионного бюджета это не играет никакой роли. — Такси для артиста придётся нанимать, — тоскливо прошептал завхоз. Семён Семёнович внимательно посмотрел на собеседника и проникновенно сказал: — Простите меня, товарищ Кошачий, но вы просто сквалыжник. Самый обыкновенный скупердяй. Такой, извините меня, обобщённый тип даже описан в литературе. Вы Плюшкин! Гарпагон! Да, да, и, пожалуйста, не возражайте. У вас тяжёлая привычка всегда возражать. Вы Плюшкин, и всё! Вот и мой заместитель жаловался на вашу бессмысленную, мещанскую скупость. Вы до сих пор не можете купить для его кабинета порядочной мебели. — У него хорошая мебель, — мрачно сказал Кошачий. — Всё, что надо для работы: стульев шведских — шесть, столов письменных — один, ещё один стол — малый, графин, бронзовая пепельница с собакой, красивый новый клеёнчатый диван. — Клеёнчатый! — застонал Семён Семёнович. — Завтра же купите ему
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (11) »