округе полно колясок, меламиновых подносов и складных столиков. Каждое новое объявление будоражит воображение кассирш. «Ты читала? Уилсоны продают свой диван. Разводятся, как пить дать!»

Учитывая изящный вид ложки, было бы уместно сообщить о ней в узкопрофильный журнал, но я никогда не слышала о существовании журнала, посвященного антикварному серебру.

Размышляю об этом, сидя на диване. Дверь гостиной отворяется, входит мой дед, которого я с детства зову Помпоном, и устраивается рядышком. Пробежавшись взглядом по моему тексту, он качает головой:

— Будь осторожна, Серен! А вдруг кто-то не тот увидит наш номер телефона и решит, что ты предлагаешь что-нибудь непристойное?

— А если опубликовать объявление в специализированном журнале?

— Ну, среди его читателей тоже отыщутся странные личности, — пожимает плечами дед. — Знаешь, те, кто усматривает непристойности даже в самом невинном наборе слов.

Из-за двери доносится голос Нану, которая по-валлийски кричит в трубку телефона, что людей нельзя принимать за идиотов и что кремация не может стоить так дорого. Дедушка вздыхает и задремывает.

Идея возбудить нездоровый интерес у какой-нибудь кассирши или местного извращенца меня мало вдохновляет, так что я передумываю оповещать мир о своей находке. К тому же внутренний голос подсказывает, что ложка еще раскроет мне множество секретов.

Строго говоря, ее нельзя отнести ни к одному из типов, перечисленных в «Большой энциклопедии». При длине ровно семь целых четыре десятых дюйма она явно не предназначена для помешивания чая или кофе. Однако незадолго до своей кончины отец принес ее к себе в комнату вместе с чашкой чая. Для меня остается загадкой, почему человек, известный своим прагматизмом, так поступил. Обращаюсь с этим вопросом к бабушке, и она отвечает, что одним из признаков инсульта является спутанность сознания. В то же время, если верить маме, в часы, предшествовавшие смерти, с отцом все было нормально.

— Не считая того, что Питер слегка подмерзал, с ним все было нормально, — повторяет мама.

Не считая того, что он слегка подмерзал? Э-э… Она это серьезно?

Неспециалист, взглянув на мою находку, сказал бы, что перед нами столовая или десертная ложка, и попал бы пальцем в небо. Объем столовой ложки равен объему трех чайных, десертной — двух чайных. В эту помещается ровно две с половиной чайные ложки. Я точно знаю, проверила на примере сахара.

«Большая энциклопедия» утверждает, что ложка состоит из кончика, черпала, перемычки, черенка и… конца. При всей банальности своего названия, последняя из частей особенно привлекает мое внимание, потому что именно на конце ложки изображены мужчина, два животных, поднявшихся на задние лапы, и две латинские буквы «В». Человек стар и худ, звери не демонстрируют ему ни дружелюбия, ни привязанности. Скажем так, они просто сосуществуют с ним в одной плоскости. От двух букв «В», венчающих эту сцену, отходят ветви ежевики, которые спускаются по черенку в направлении черпала. Делаю несколько эскизов, но мне не удается воспроизвести непринужденные позы зверей. Трудно изобразить живое существо, когда не знаешь, ящерица это или борзая.

Помпон просыпается, бросает взгляд на мои рисунки и просит отпереть шкафчик, в котором хранятся лучшие крепкие напитки из нашей коллекции. Я отказываюсь. Дедушка не брал в рот ни капли спиртного три года два месяца и семнадцать дней, однако смерть зятя, по-видимому, ослабила его самоконтроль. Пытаюсь урезонить деда, но он меня не слушает. Быстро оглядевшись по сторонам, Помпон встает и уверенным шагом приближается к заветному шкафчику. Дедушка прекрасно знает, где Нану прячет ключ — в нише за узким деревянным козырьком.

Вина в бутылках со старинными этикетками, янтарный виски, прозрачный джин, золотистый коньяк… Для бывшего алкоголика этот шкафчик — настоящий ад. Для человека, который вот-вот сорвется, — рай.

— Помпон, может, прогуляемся?

Сосредоточенно пыхтя, дед переставляет бутылки, тянет руку к дальней стенке шкафчика и, к моему удивлению, извлекает оттуда алюминиевую чашу.

— Ага, мне все-таки не померещилось! Гляди, тот же странник, что и на ложке…

В самом деле, на чаше выгравирован человек, опирающийся на палку. При некоторых отличиях от персонажа, изображенного на ложке, нельзя не заметить, что они похожи, будто кровные родственники. С делано равнодушным видом рассматривая содержимое буфета, дед рассказывает, что это бургундская чаша для дегустации, преподнесенная нашей гостинице несколько лет назад при заказе крупной партии вина.

— Я предпочел бы, чтобы нам подарили ящик «Кот-де-Бон», а не эту финтифлюшку, — хмыкает Помпон. — Но сейчас речь не о том. Очень может быть, что ложка и чаша произведены в одних и тех же краях. Думаю, этот тип — какой-нибудь тамошний святой или заступник.

Он закрывает шкафчик, держа в руках одного лодовый виски. Надо срочно переключить мысли деда на что-то другое.

— А что тогда означают две буквы «В»?

— Bed & Breakfast^[3]

— Думаешь? Но зачем французам гравировать английскую аббревиатуру на столовых приборах?

— Ну-у… чтобы шагать в ногу со временем.

Дедушка распахивает дверь и застывает, будто поражаясь, что уже зашел так далеко. «Не надо, — безмолвно умоляю я, — пожалуйста». Он дергает плечом и спешит прочь, чтобы спокойно напиться.

Seren ei eini yn anhrefn^[4]

После папиной смерти бабушка перестает говорить по-английски. Даже самые безобидные фразы, такие как: «Передай, пожалуйста, соль» или «У нас осталось два свободных номера с видом на сад», она произносит на валлийском.

Когда Нану заявляет: «Мае’г haf yn teimlo fel gaeaf eleni» («Лето в этом году больше напоминает зиму»), Ал разражается слезами, потому что не понимает бабушку и теперь думает, будто потерял ее. Мы снова сидим за столом. Последние два дня мама носит желтый свитер, слишком теплый для нынешнего времени года, и готовит по ночам сытные зимние кушанья. Мы только и делаем, что едим, однако никто уже давно не чувствует голода. Я проверяю, как из-за ложки меняются ощущения от того или иного продукта, но, увы, хотя она и придает экзотическую нотку шоколадному заварному крему или сливочному маслу, основной вкус блюд никуда не девается, так что крапивный суп как был, так и остался противным.

Отодвигаю тарелку с супом и глажу брата по руке. Нану хватает его за другую руку и объясняет, на сей раз по-английски, что валлийский лучше всех прочих языков передает ощущение утраты. У эскимосов для выражения эмоций есть снег, у японцев — мечи, у валлийцев — меланхолия.

— Ты только послушай, — увещевает