Ложный принцип нашего воспитания, или Гуманизм и реализм Макс Штирнер 1842

Наше время изо всех сил старается найти словесную форму, чтобы выразить в ней свой дух, — потому-то на авансцену выходит великое множество известных имен, и каждое выдвигает притязания на свою окончательную подлинность. Современность на всех направлениях демонстрирует самую пеструю толчею партий, а вокруг разлагающегося наследия прошлого собираются минутные орлы. Но всюду разбросано огромное количество мертвечины — политической, социальной, церковной, научной, художественной, моральной и всякой другой, и воздух вокруг станет чистым, а дыхание живых будет свободным не прежде, чем вся она окажется пожранной.

Время не сможет обрести своего верного словесного выражения без нашего участия; все мы обязаны внести в это дело свою лепту. Но если столь многое тут зависит от нас, то мы по праву можем спросить о том, что́ из нас сделали и что́ собираются сделать; мы спрашиваем о воспитании, с помощью которого нас пытаются подготовить к роли созидателей упомянутого выражения. Занимаются ли формированием нашей способности стать созидателями добросовестно — или подходят к нам лишь как к созданиям, природа которых предполагает простую дрессировку? Этот вопрос настолько важен, насколько только может быть важным какой-нибудь из наших социальных вопросов, мало того, он — важнейший, потому что все остальные стоят на фундаменте этого последнего. Если вы будете чем-то дельным, то и делать будете что-то дельное; если каждый из вас будет «совершенным сам по себе», то и все вы вместе, вся ваша социальная жизнь тоже будет совершенной. Поэтому прежде всего нас волнует, что́ из нас делают в то время, когда мы еще только формируемся; школьный вопрос — это вопрос жизни. Даже сейчас это достаточно сильно бросается в глаза, а битвы на этом поле сражений уже многие годы как ведутся с жаром и совершенной открытостью, намного превосходящими битвы в области политики потому, что им не ставит препоны самозваный произвол. Интерес к этой проблеме с недавних пор пытается снова разогреть своим небольшим сочинением почтенный ветеран, профессор Теодор Гейнзиус, который, как и покойный профессор Круг, и в глубокой старости сохранил силы и целеустремленность. Сочинение называется «Конкордат между школой и жизнью, или Примирение гуманизма и реализма с точки зрения национальной. Берлин, 1842». За победу борются две партии, и каждая стремится представить нашей потребности свой воспитательный принцип как лучший и истинный: это партии гуманистов и реалистов. Не желая испортить отношения ни с теми, ни с другими, Гейнзиус в своей книжечке выражается с той кротостью и примирительностью, которая предполагает, что каждой из сторон следует воздать справедливость, но тем самым чинит величайшую несправедливость самой сути дела, ведь к последнему следует подходить лишь с величайшей решительностью. Так вот, этот грех против духа проблемы остается неотъемлемым наследным грехом всех сердобольных примирителей. «Конкордаты» предлагают лишь трусливые средства ознакомления:

Нужна мужская прямота: за или против! А паролем пусть будет «Рабство или свобода!» Даже боги сходили с Олимпа, Чтобы сражаться с крепостных валов партий!¹

Прежде чем подойти к изложению собственных мыслей, Гейнзиус дает краткий очерк исторического процесса со времен Реформации. Период между Реформацией и Революцией — здесь я хочу только высказать это, не аргументируя, поскольку собираюсь более подробно изложить по другому поводу, — был периодом отношений между полноправными и неполноправными, между господами и слугами, между могущественными и бессильными, короче говоря, это был период верноподданности. Если оставить в стороне всякую иную причину, которая могла давать основания для превосходства, то образованность как сила поднимала того, кто ею обладал, над тем бессильным, кто был ее лишен, а образованный человек в своем кругу, каким бы маленьким или большим он ни был, считался могущественным, властным, солидным: он был авторитетом. Не всякий годился для такого господства и авторитета; потому и образование было не для всех, а всеобщее образование противоречило названному принципу. Образованность дает превосходство и делает человека господином: поэтому в ту эпоху господ она была средством достижения господства. Только Революция разрушила институт господства и подчинения, и реальностью стал принцип: каждый — сам себе господин. С этим было связано и необходимое следствие — образование (а ведь оно делает человека господином!) отныне должно стать универсальным, и сама собой возникла задача найти теперь подлинно универсальное образование. Стремление к универсальному, доступному для всех образованию неизбежно толкало к борьбе с упорным отстаиванием исключительного образования, и Революции пришлось обнажить меч против засилья господ периода Реформации и на этом поприще. Идея всеобщего образования столкнулась с идеей образования исключительного, а война и битва между ними, пройдя через множество фаз и под всяческими названиями длится вплоть до наших дней. Для противостоящих антагонистов из враждебных лагерей Гейнзиус выбрал наименования «гуманизм» и «реализм», и мы сохраним их как наиболее привычные слуху, хотя и далеко не самые удачные.

До тех пор, пока в 18-м столетии Просвещение не начало распространять свой свет, так называемое высшее образование без всяких возражений находилось в руках у гуманистов и зиждилось почти исключительно на понимании древних классиков. Наряду с ним существовало другое образование, тоже искавшее себе образец в древности: главное в нем сводилось к изрядному знанию Библии. И если в обоих случаях лучшее образование своим единственным предметом избрало древний мир, то это достаточно убедительно показывает, как мало еще достойного внимания предлагала собственная, современная жизнь и как далеки мы были от того, чтобы черпать формы прекрасного из собственной самобытности, а содержание истины — из собственного разума. Нам еще только предстояло изучить форму и содержание, мы были учениками. И как древний мир самодержавно повелевал нами через посредство своих классиков и Библии, так же — это можно было бы доказать исторически — природой всей нашей деятельности вообще был принцип господства и подчинения; исключительно этой-то природой эпохи и можно объяснить, почему мы так естественно стремились к «высшему образованию», стараясь отличиться с его помощью на фоне простого народа. Обладатель образования становился господином над