ему? Что ему смерть? Что воля для него? Что дарение? Всё это — жизнь… И он радуется! Но отчего люди эти, что ходят в чёрном и как ночь черны, гордятся бедностью и болезнями, почитанием смерти и пассивностью? Разве голодный Бог лучше сытого?..

Не делает эгоист культа из созидания. Как всё может быть культом? Тем более не делает он из разрушения культа, подобно людям, что черны и чернотою своею гордятся! Вот тоже глупость!

Делает эгоист то, что делает, ибо не может не делать, а не может — не делает, ибо жизнь не терпит насилия. А страх, страх — это глупость! Делать из страха, значит делать глупость. Вот что скажу я тебе! Но прежде, чем следовать судьбе эгоиста, надобно быть эгоистом! А это значит ощутить себя созидающим…

Ты ведь не думаешь о Боге, Андрей, правда? Ты всё ещё хочешь быть эгоистом?..

Твой Заратустра.

О СОСТРАДАТЕЛЬНЫХ

Нью-Йорк

Привет тебе из города, в котором нет человека!

Статуя Свободы приветствует приезжающих в город этот. Зачем же едут они сюда, если не для того, чтоб потеряться меж зданий? Разве так только и может человек почувствовать себя свободным?

Затеряться в толпе, что сама затерялась меж небоскрёбов, — чем не счастье для стыдливого, чем не спасение для страшащегося? Что такое стыд, если не страх? Странно ли, что все вы стыдливы?

Слушаю я речи людей: откровенность для них — говорить с другим о любви своей. Но не с любимым, а с третьим говорят они. Не могут они говорить о любви с любимым, ибо глупостью отдаёт разговор их, и сами они чувствуют это. И потому говорят они с третьим, третий поймёт их, ибо сам пребывает он в заблуждении, которое зовётся у вас любовью.

И так сострадают они друг другу и в сострадании этом радуются, радуются страданию своему. Вот почему думаю я, что сострадание — это глупость, ибо кто страданию радуется, тот радоваться не может радости ни своей, ни чужой, а это глупо.

Так я смотрел и слушал, и вывел я формулу любви этой. Любят у вас не человека, но идеал, который у каждого свой и толику которого нашли влюблённые у того, кого «любят», точнее — любить пытаются.

Если же любил ты в детстве подарки, то думал ты: тот, кто дарит подарки — тот любит, и того ты любил, ибо любил ты подарки. Теперь вырос ты и тех любишь, кто дарит тебе подарки. И так во всём!

Тело твоё, разум твой и чувства твои — все они ждут чего-то и в вечном ожидании пребывают. И полюбишь того ты, кто отвечать будет всем твоим ожиданиям. А потому любовь ваша — это удовлетворённые ожидания. Тривиально? Очень.

Но никто всем ожиданиям вашим не может соответствовать, и потому всегда вы страдать будете и приучитесь наслаждаться страданием вашим, ибо сулит оно вам то, что дать вам не в силах. Что же тогда сострадание ваше, если не глупость?

Но разве можно препятствовать человеку, пусть даже желает он глупость, но желает искренне? И вот что решил я: зачем множить страдание? — Глупости и без него довольно. Пусть уж лучше будет у вас радость в глупости, чем страдание в глупости!

И тогда повстречал я в городе этом интересного человека — мозг его как компьютер, и сам он заведует машинами этими. И рассказал и ему формулу эту, и захотел он купить её для компании своей, чтобы сделать своим покупателям «программу счастья».

Теперь каждый может надеть на тело своё прищепки и накладки разнообразные, с компьютером связанные, и будет он грезить, наслаждаясь любовью своею, ибо программа эта ответит всем его ожиданиям!

Странно, что столь немного нужно для счастья вашего: пусть иллюзия только станет реальностью, и вы довольны уже! Отвергнута вами жизнь, и наслаждаетесь вы самодовольством смерти!

«Не бывает мыслей мелких, бывают лишь мелкие жизни», — так говорит Заратустра. Мелкая жизнь и есть страдание ваше, и большое страдание! Но зачем же, скажите мне, сострадать мелкой жизни?

Что толку в том, что потакаем мы страданию друга нашего? Что толку, что пьём с ним чашу его заблуждений? Не в сострадании нашем нуждается он, но в жизни нашей. Быть для друга своего жизнью — вот признак подлинной дружбы!

Но не разорвёт один оболочки стальной страдания человека другого, пока сам не захочет тот выйти из тюрьмы своей, своего безумия. Смешны мне крестовые ваши походы, когда силой вы к любви принуждаете, да и сами любите через силу!

Можете вы розу разъять, но как заставить её самой распуститься? Но вы и камень овальный за бутон цветка принимаете, так и бьётесь теперь камнем о камень. Что ж, будет вам крошка!

Не сострадания вашего, но готовности вашей — вот чего ожидает от вас человек другой, если попран им страх его. Но много ли среди вас бесстрашных? Я ж среди вас только безрассудных и видел!

«Не жалейте ни себя, ни других, и другим не позволяйте себя жалеть! Жалость — вот они, поминки жизни вашей.

Но кто ж оплакивает неумершего? Только безумный глупец, верно, да тот, кто намеревается стать убийцей! Да уж, задали гробовщикам вы работы!

Но зачем же вы убиваете жизнь свою, она же одна у вас? Обидно очнуться в гробу заколоченном! Очнитесь же прежде и не медлите!

Отриньте страдание ваше: пусть станет это последним страданием вашим! Избавьтесь же от иллюзии любви, освободитесь от пут её для счастья взаимности!

И не создавайте другого по образу и подобию ожиданий ваших, но умейте видеть Другого в нём, ибо Другой — свидетельство жизни вашей!

Есть ли большее у вас, чем жизнь ваша? Разве же возможно большее? Что ж не радуетесь вы большому, но ищете услады своей в пустом?

Может быть, затерялись вы среди небоскрёбов стыда вашего? Озритесь же — горизонт не граница, но двери! И все, счастье взаимности знающие, — мягки!».

Так говорил я к людям в этом городе небоскрёбов, но не слышали они слов моих, ибо надели уже на члены свои прищепки и накладки разные, к компьютеру подключённые, и получили они то счастье, на которое были способны.

Лучше уж радость в глупости, чем страдание с ней, ибо у каждого из нас жизнь одна!

Ты всё ещё ждёшь меня, друг мой, или купил уже «программу счастья» по моей формуле?

Твой Заратустра

О СВЯЩЕННИКАХ

Ватикан

Привет тебе, другой мой, из города, где даже дороги черны!

Узнал я в городе этом, что речи влюблённого не так пусты, как речи верующего. А там где подлинно пусто — там черно, оттого, наверное, даже дороги черны в городе этом.

Стыд милее мне чистого страха — вот что и понял здесь. И если влюблённый хотя бы стыдится глупости своей, не понимая её, то верующий даже не стыдится собственной глупости, а лишь ищет предлоги ей.

Отчего, говорит верующий, отчего не молчит он? Верно, страх смерти заставляет его говорить. Но бояться смерти