половину тела. При этом я вытягивала позвоночник как лук, но напряжение было запредельным. Я сдавалась и снова оказывалась на четырех точках опоры. Если я отталкивалась энергичнее, то плюхалась на спину или на бок. Страшно сказать, сколько тренировок мне понадобилось, чтобы простоять на ногах хотя бы несколько секунд!

После банкета я вернулась в гостиницу и дописала текст до этого предложения. Письмо давалось мне с трудом. Навалилась усталость, и я уснула прямо за столом. Проснувшись на следующее утро, я почувствовала, что постарела за ночь. Начинается вторая половина жизни. Будь я бегуньей на длинную дистанцию, это был бы поворотный пункт, в котором я должна была бы развернуться и взять курс обратно на линию старта. Боль кончится там же, где возникла.

Иван вытаскивал из банки кусок сардины, мял его в ступке, добавлял молока и ставил получившуюся смесь передо мной. Это блюдо он готовил специально для меня. Если я срыгивала, Иван тотчас подходил с веником и совком и все убирал. Он никогда не ругал меня. Чистота для Ивана всегда была на первом месте. Каждый день он притаскивал длинный покачивающийся шланг и швабру, чтобы вымыть пол. Иногда Иван направлял шланг на меня. Я обожала ледяной душ.

Изредка у Ивана выдавалась свободная минута. Тогда он садился на пол, брал в руки гитару, перебирал ее струны и пел. Печальная мелодия окраинного переулка сменялась ритмичной танцевальной музыкой, а под конец падала в пропасть беспрерывного сетования. Я внимательно слушала игру Ивана, и во мне что-то просыпалось — вероятно, первая страсть к путешествиям. Неведомые далекие края влекли меня, я разрывалась между тем местом, где находилась, и тем, куда мечтала попасть.

Иногда наши с Иваном взгляды случайно встречались, и в следующий момент я уже оказывалась в его объятиях. Он клал мою голову себе на плечо, терся щекой о мою шею. Он щекотал меня, катал по полу и шутливо боролся со мной.

С возвращения из Киева прошло немало времени, а я все сидела в своей московской квартире и старательно выводила буквы. Голова склонялась над листками почтовой бумаги, которую я без спросу прихватила с собой из гостиницы. Я снова и снова закрашивала кусочек своего детства и почти не продвигалась вперед. Воспоминания набегали и отбегали, точно волны на берег. Каждая волна походила на предыдущие, при этом ни одна не была точь-в-точь такой же, как другая. Мне оставалось только воссоздавать в памяти одну и ту же сцену и гадать, которая из картинок верна.

Я долго не понимала, что все это означает. Сидя в клетке, я всегда находилась на сцене и никогда не была зрителем. Если бы меня выпустили, я увидела бы печку, установленную под клеткой. Увидела бы, как Иван кладет в печь дрова и поджигает их. Увидела бы и граммофон с гигантским черным тюльпаном, который стоял на подставке за клеткой. Когда пол в клетке нагревался, Иван опускал иглу на пластинку. Звук фанфар разбивал воздух, точно кулак оконное стекло, поверхность моих передних лап пронзала обжигающая боль. Я вставала на задние, и боль прекращалась.

Одна и та же игра повторялась дни и недели напролет. Дошло до того, что я поднималась машинально, едва слышала фанфары. Тогда я не понимала, что такое стоять, но точно знала, какое положение тела освобождает от боли, и это знание было выжжено в моем мозгу вместе с приказом Ивана: «Вставай!» — и палкой, которой он взмахивал.

Я выучила слова «Вставай», «Хорошо» и «Еще раз». Полагаю, странными штуковинами, которые надевали мне на ноги, были специальные жаропрочные башмаки. Пока я стояла на задних лапах, мне не было больно, как бы сильно ни припекало от пола. Если фанфары умолкали, а я все еще удерживалась на двух ногах, наступало время для куска сахара. Иван отчетливо произносил: «Кусок сахара», затем совал его мне в рот. Выражение «кусок сахара» стало для меня первым наименованием сладкого удовольствия, которое таяло на моем языке после звука фанфар и подъема на ноги.

Неожиданно в комнате появился Иван и снисходительно взглянул на то, что я написала. «Иван! Как дела? Где ты пропадал?» — хотела спросить я, но голос не слушался меня. Я сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, и фигура Ивана бесшумно исчезла. Осталось знакомое тепло его тела да легкое жжение на моей коже. Дыхание никак не возвращалось к привычному ритму. Иван, который умер для меня уже так давно, воскрес, потому что я начала писать о нем. Когти невидимого орла впились мне в грудь, я стала задыхаться. Мне нужно было немедленно выпить той священной прозрачной воды, которая помогает сбросить невыносимое давление. Раздобыть в городе хорошую водку было сложно, потому что большей частью она шла на экспорт и тем самым привлекала в страну иностранный капитал. Управдом плохонького дома, в котором я жила, имела полезные связи, благодаря чему ей время от времени удавалось разжиться дефицитными продуктами. Я знала, что иногда в ее шкафу можно отыскать заветную бутылку.

Выскочив из квартиры, я торопливо сбежала вниз по лестнице, постучалась в дверь домоуправши и огорошила ее вопросом, нет ли у нее кое-какой водички. На лице дамы появилась таинственная улыбка, которая навеяла мне воспоминания о шумерской клинописи. Она с намеком потерла указательный палец о большой и осведомилась:

— Вы что-нибудь… принесли?

Я взволнованно отвечала:

— Нет! У меня нет иностранной валюты!

Эти бессердечные и сухие слова — «иностранной валюты», прозвучавшие из моих уст, обнажили волнительно-сладкий секрет, который управдом хотела разделить со мной, и она с оскорбленным видом повернулась ко мне спиной. Так, надо немедленно спасать положение!

— Вот это да, у вас новая прическа. Вам идет!

— О чем вы? Не голова, а воронье гнездо, всю ночь крутилась на подушке.

— А ваши новые туфли? Какие красивые!

— Туфли? О, вы заметили? Только они не новые. Мне их родственники подарили. Хорошие туфли, мне нравятся.

Мои комплименты прозвучали как неуклюжая лесть, но собеседница все-таки перестала дуться. Ее взгляд заполз на меня, точно жирный волосатый червяк.

— Вы ведь почти не пьете. Зачем вам вдруг понадобилась моя водка?

— Я вспоминала детство и теперь не могу успокоиться. Трудно дышать.

— Вспомнили о чем-то неприятном?

— Нет, то есть я пока не разобралась, неприятно это или нет. Прямо сейчас меня тревожит только проблема с дыханием.

— Спиртное тут не поможет. Если будете пить, кончите как бедолага-чиновник, который жил над вами.

Что-то тяжелое грохнулось на камни мостовой перед домом. Судя по звуку, упало нечто гораздо более крупное, чем тело взрослого мужчины. Звук повторился, и я вся покрылась гусиной кожей.