— Как наручни смерти прекрасны!

<Февраль 1915 Париж>

* * *

«Я глазами в глаза вникал…»

Я глазами в глаза вникал,

Но встречал не иные взгляды,

А двоящиеся анфилады

Повторяющихся зеркал.

Я стремился чертой и словом

Закрепить преходящий миг…

Но мгновенно плененный лик

Угасает, чтоб вспыхнуть новым.

Я боялся, — узнав, — забыть…

Но в стремлении нет забвенья.

Чтобы вечно сгорать и быть —

Надо рвать без печали звенья.

Я пленен в переливных снах,

В завивающихся круженьях,

Раздробившийся в отраженьях,

Потерявшийся в зеркалах.

<7 февраля 1915 Париж>

* * *

«Я быть устал среди людей…»

Я быть устал среди людей,

Мне слышать стало нестерпимо

Прохожих свист и смех детей…

И я спешу, смущаясь, мимо,

Не подымая головы,

Как будто не привыкло ухо

К враждебным ропотам молвы,

Растущим за спиною, глухо;

Как будто грязи едкой вкус

И камня подлого укус

Мне не привычны, не знакомы…

Но чувствовать еще больней

Любви незримые надломы

И медленный отлив друзей,

Когда, нездешним сном томима,

Дичась, безлюднеет душа

И замирает, не дыша,

Клубами жертвенного дыма.

<8 июля 1913>

* * *

«Как некий юноша, в скитаньях без возврата…»

Как некий юноша, в скитаньях без возврата

Иду из края в край и от костра к костру…

Я в каждой девушке предчувствую сестру

И между юношей ищу напрасно брата;

Щемящей радостью душа моя объята;

Я верю в жизнь и в сон, и в правду, и в игру,

И знаю, что приду к отцовскому шатру,

Где ждут меня мои и где я жил когда-то.

Бездомный долгий путь назначен мне судьбой.

Пускай другим он чужд… я не зову с собой,

Я странник и поэт, мечтатель и прохожий.

Любимое — со мной. Минувшего не жаль.

А ты, кто за плечом, — со мною тайно схожий,

Несбыточной мечтой сильнее жги и жаль!

<7 февраля 1913 Коктебель>

* * *

«Ступни горят, в пыли дорог душа…»

Ступни горят, в пыли дорог душа…

Скажи: где путь к невидимому граду?

— Остановись. Войди в мою ограду

И отдохни.

И слушай, не дыша,

Как ключ журчит, как шелестят вершины

Осокорей, звенят в воде кувшины…

Учись внимать молчанию садов,

Дыханью трав и запаху цветов.

<Январь 1910>

* * *

«И было так, как будто жизни звенья…»

И было так, как будто жизни звенья

Уж были порваны… успокоенье

Глубокое… и медленный отлив

Всех дум, всех сил… Я сознавал, что жив,

Лишь по дыханью трав и повилики.

Восход луны встречали чаек клики…

А я тонул в холодном лунном сне,

В мерцающей лучистой глубине,

И на меня из влажной бездны плыли

Дожди комет, потоки звездной пыли…

<5 июля 1913>

* * *

«Я, полуднем объятый…»

Я, полуднем объятый,

Точно крепким вином,

Пахну солнцем и мятой,

И звериным руном.

Плоть моя осмуглела,

Стан мой крепок и туг,

Потом горького тела

Влажны мускулы рук.

В медно-красной пустыне

Не тревожь мои сны —

Мне враждебны рабыни

Смертно-влажной Луны.

Запах лилий и гнили

И стоячей воды,

Дух вербены, ванили

И глухой лебеды.

<10 апреля 1910 Коктебель>

* * *

«Дети солнечно-рыжего меда…»

Дети солнечно-рыжего меда

И коричнево-красной земли —

Мы сквозь плоть в темноте проросли,

И огню наша сродна природа.

В звездном улье века и века

Мы, как пчелы у чресл Афродиты,

Вьемся, солнечной пылью повиты,

Над огнем золотого цветка.

<Январь 1910>

НАДПИСИ

1

Еще не отжиты связавшие нас годы,

Еще не пройдены сплетения путей…

Вдвоем, руслом одним, не смешивая воды,

Любовь и ненависть текут в душе моей.

2

В горькой купели земли крещены мы огнем и тоской,

Пепел сожженной любви тлеет в кадильнице дня.

3

Вместе в один водоем поглядим ли мы осенью поздней, —

Сблизятся две головы — три отразятся в воде.

<1910>

* * *

«Я верен темному завету…»

Я верен темному завету:

«Быть всей душой в борьбе!»

Но змий,

Что в нас посеял волю к свету,

Велев любить, сказал: «Убий».

Я не боюсь земной печали:

Велишь убить, — любя, убью.

Кто раз упал в твои спирали —

Тем нет путей к небытию.

Я весь — внимающее ухо.

Я весь — застывший полдень дня.

Неистощимо семя духа,

И плоть моя — росток огня:

Пусть капля жизни в море канет —

Нерастворимо в смерти «Я»,

Не соблазнится плоть моя,

Личина трупа не обманет,

И не иссякнет бытие

Ни для меня, ни для другого:

Я был, я есмь, я буду снова!

Предвечно странствие мое.

<11 июля 1910 Коктебель>

* * *

«Замер дух — стыдливый и суровый…»

Замер дух — стыдливый и суровый,

Знаньем новой истины объят…

Стал я ближе плоти, больше людям брат.

Я познал сегодня ночью новый

Грех… И строже стала тишина —

Тишина души в провалах сна…

Чрез желанье, слабость и склоненье,

Чрез приятие земных вериг —

Я к земле доверчивей приник.

Есть в грехе великое смиренье:

Гордый дух да не осудит плоть!

Через грех взыскует тварь Господь.

<18(5) января 1912 Париж>

ПЕЩЕРА

Сперва мы спим в пурпуровой Пещере,

Наш прежний лик глубоко затая:

Для духов в тесноту земного бытия

Иные не открыты двери.

Потом живем… Минуя райский сад,

Спешим познать всю безысходность плоти:

В замок влагая ключ, слепые, в смертном поте,

С тоской стучимся мы назад…

О, для чего с такою жадной грустью

Мы в спазмах тел палящих ищем нег,

Устами льнем к устам и припадаем к устью

Из вечности текущих рек?

Нам путь закрыт к предутренней Пещере:

Сквозь плоть нет выхода — есть только вход.

А кто-то за стеной волнуется и ждет…

Ему мы открываем двери.

Не мы, а он возжаждал видеть твердь!

И наша страсть — полет его рожденья…

Того, кто в ласках тел не ведал утоленья,

Освобождает только смерть!

<12–13 сентября (30–31 августа) 1915

Биарриц>

МАТЕРИНСТВО

Мрак… Матерь… Смерть… Созвучное единство…

Здесь рокот внутренних пещер…

Там свист серпа в разрывах материнства:

Из мрака — смерч, гуденье дремных сфер.

Из всех узлов и вязей жизни — узел