- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (25) »
счастьем горит.
Если же сердце враждой зажигается,
Если мой стих превращается в меч,
Плача, она надо мной наклоняется,
Шепчет мне кроткую речь…
Полно шептать мне слова бесполезные!
Нам без вражды невозможно любить,
Как невозможно оковы железные
Нежной слезою разбить.
Дай ненавидеть мне! В битве пылающей
Муки дай сеять и муки принять!
— Что же ты снова глядишь умоляюще,
Что же ты плачешь опять?
НОЧЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Льется, льется дождик медленно и ровно, Тягостный, как голос совести виновной, Долгий, как изгнанье, мощный, как судьба, Терпеливый, будто старая раба. И как дождик в окна, крылья скорби черной В сердце ударяют тихо и упорно. Ноет сердце, ноет — тяжело вздохнуть, Камнем тяжким слезы падают на грудь. Льется, льется дождик, будто поневоле. Истомилось сердце… Сил страдать нет боле. Струны напряглися, струны порвались, И в одно желанье силы все слились: Почерней, о небо! Заклубитесь, тучи! По небу помчитесь вы грядой могучей. Громом разбудите вековечный сон, Молнией зажгите черный небосклон… Пусть грохочет буря, пусть гроза бушует. Сердце встрепенется, сердце возликует. Гром я встречу песней, радостной, как гром, Под грозой взовьется мысль моя орлом… Пусть стволы деревьев ураган ломает, Пусть весь лес от молний ярко запылает, — Жизни! Жизни! Жизни! Истомилась грудь, Раз хоть полной грудью хочется вздохнуть! Знаю: гром ударит и в мое жилище, Может быть, я первый стану грома пищей. Лишь могло бы только дерево ожить, Об упавших листьях нечего тужить!..НОЧЬ ПЯТАЯ
Прочел я свой безумно-исступленный Вчерашний бред, и ужас, точно льдом, Сковал мне грудь, — лицо горит стыдом И горький смех звучит в душе смущенной. «Ты ль о грозе взываешь роковой, Ты, кротости родник неистощимый? Грянь первый гром из тучи грозовой, Кто первый бы взмолился: мимо! мимо! И разразись нещадная гроза, Чьи непрестанно плакали б глаза, Кто б горевал возвышенно-умильно Над каждым чуть придавленным цветком, Над каждым чуть затронутым гнездом? Дитя душой, жрец кротости бессильной…» …………………. — Жрец кротости! дитя!.. Да, я — таков Но были дни, — и этим я гордился: Сон золотой тех золотых годов Еще в душе моей не испарился. Давно ль, давно ль… О, грезы детских дней, Зачем вы вдруг так ярко засверкали? Печальна повесть юности моей. Заботы колыбель мою качали. Раздор в семье, сиротство с юных лет Лишили рано ум беспечности свободной. Я жизнь влачил в толпе униженно-холодной, И неприветен край, где я увидел свет. Я вырос в ужасах годины безотрадной. Я видел, как народ, сраженный, ниц упал, Как храмы Божии ломались беспощадно, Как победитель их в казармы превращал. Из детских лет я помню образ дикий: Бил барабан… С телег носились крики И стоны раненых. Струилась кровь с колес, И эту кровь лизал голодный пес… Но ужасы, раздор и униженья Враждой довременной мне сердца не зажгли. Восторги чистые любви и вдохновенья В младенческую грудь, Бог весть, как забрели. Знать, в воздухе тогда, как семена, незримо Мечты высокие носилися. Дитя, Я чуток был душой — и свежая струя Над сердцем девственным не пронеслася мимо… О, будь благословен тот день, как в первый раз Я обнял всех людей любовью необъятной, И сладко сжалась грудь тоскою непонятной, И первая слеза из детских пала глаз!.. — Дитя душой!.. Жрец кротости бессильной… Да, кротостью в те дни любовь моя была. Богиней ласковой и страждущей обильно, Учащею добру, не помнящею зла, Любовь являлась мне — и, полные печали, О всепрощении слова ее звучали. От жизненных забот и жизни суеты Моих очей она не отводила… О, нет! Не раз она с собой меня водила В жилища грязные труда и нищеты — И почитать велела их, как храмы. И поднималася потом она со мной В жилища роскоши и праздности людской, И с яркой мишуры позолоченной рамы Срывая блещущий обманчивый покров, Картину тайных мук мечте моей чертила, И нищих-богачей, как нищих-бедняков, Любовью равною любить меня учила. Учила, став со мной среди толпы вдвоем Перед голгофами, излюбленными веком, Скорбеть над жертвою, скорбеть над палачом — Над губящим и над погибшим человеком. Она ввела меня в священный храм веков, Но с ветхих стен его заботливо стирала Лозунги ветхие, и вместо прежних слов Лишь слово «человек» лучисто начертала… За этот дивный сон, о молодость моя, Не помню я твоих печалей и страданий. Как утренний восток, в безоблачном сияньи, Стоишь ты предо мной, сверкая и маня. И словно сгнивший ствол вершиною зеленой, Как черный прах земли небесной синевой, Как мрачная скала нетающей короной — Так жизнь печальная увенчана тобой. На небесах твоих горят воспоминанья, Как звезды яркие — чем дальше, тем светлей, И кротко смотрят вниз, и в ночь души моей Струится чистый свет их дальнего мерцанья. Да, ночь теперь в душе, и ночь стоит вокруг, И воздух напоен отравой злобы дикой. Что сталося со мной! Как мог забыть я вдруг Уроки кроткие наставницы великой! Зачем любовь теперь является ко мне Сурово-страстная, с кровавыми руками И, задыхаяся в горячечном огне, Все бредит битвами, и местью, и бойцами? О, как душа скорбит! Как стал я одинок! Я ль это!.. Я — грозы, я — жаждал разрушенья! Стыдом горит лицо, в душе горит упрек, Меня преследуют зловещие виденья Мне снится мрачный дух — я сам к нему взывал, Дух мести и грозы. Чрез весь мой край родимый Промчится бурно он, как разъяренный шквал — Застонет родина от боли нестерпимой. Он, как пожар, пройдет… Сперва сердца людей, Потом испепелит людские он жилища. Он когти обострит у дремлющих страстей. На месте городов воздвигнет он кладбища. И там, в тиши полей, в безмолвии лесов, Где ныне труженик покорно и без слов Гнет выю крепкую под иго вековое, — Там пламя злобы он раздует роковое, И впившийся метал заржавленных цепей Из тела узника он вырвет с телом вместе, И жертвы кроткие отравой сладкой мести Злорадно превратит в суровых палачей. А кровь невинная… А мрачная свобода, Что кровью добыта… А грозного народа Горячей крови раз вкусившие мечи. Скорбит душа моя… Прозрения, исхода! Учитель, где- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (25) »