важная причина. Кроме прочего, юный Ириадис, хоть ты и прошёл своë испытание, ты всё же должен был изучить памятку наблюдателя. Из неё тебе было бы ясно, что мы к такой встрече совершенно не стремимся. Более того, на случай контакта с высокоразвитой расой существует специальный регламент, предписывающий уничтожение корабля при возникновении самой возможности его сдачи врагу. К счастью, воспользоваться этими рекомендациями до сих пор никому не приходилось, и я искренне надеюсь, что мы с вами не станем первыми в этом списке.
— Выходит, мои высокородные друзья, что мы с вами представители самой продвинутой расы во всëм обозримом космосе? — заключил Стригон.
— Такое течение мысли называется париксеизм, — пространно ответил Бериатрикс. — Лично мне кажется, что его адепты совершенно забыли про пагубное влияние самоуверенности, но кто я такой, чтобы спорить с системой, так? Я просто старик.
Мне эта мысль понравилась, поэтому я промолчал. Стригон, очевидно, взвешивал услышанное на предмет измены, потому что выглядел очень глупо.
В разговор поспешно вступил Парисицид. Он со знанием дела заявил:
— На карте нет ни одной планеты, чьи жители были бы способны самостоятельно покинуть свою солнечную систему, поэтому Стригон абсолютно прав. Мы — сильнее всех, о ком только знаем. Это просто факт.
Тем временем Фарициáн — мастер тихих убийств — изучал список вооружения, предоставленного мне для испытания. Видимо, краем уха услышав, о чëм мы говорим, он посмотрел на меня и сказал:
— Добрый Арихигон, да тут столько оружия, что при определённой сноровке можно было бы убить саму смерть. Никаких сомнений в своëм превосходстве у тебя быть не должно. Вообще, все эти испытания — чисто избиение младенцев. Любой болван бы справился. А кто не справился — значит и впрямь был тюфяк и ничтожество. Нам давно пора поработить ещё пару-другую миров. Вот, где работёнка! А тут — тьфу. Проще только секс, который ты получишь в награду.
— Никаких сомнений в этом у меня нет, почтенный Фарициан, — ответил я. — Это всё Стригон. Кажется, он большой поклонник страшных историй. Рад, что ты нашëл правильные слова, чтобы успокоить несчастного.
Фарициан усмехнулся, но ничего не сказал. Его определённо забавляло наше противостояние.
— Не думай, философ, что я позволю тебе и дальше безнаказанно тренироваться в красноречии, — сказал Стригон.
Слово "философ" звучало в его устах оскорблением (впрочем, только для него самого).
— Я всë ещё Ириадис, — добавил он. — Не забывай об этом.
"Забыл топнуть ножкой", — подумал я.
И снова в перепалку влез Бериатрикс.
— Боюсь, что это не совсем верно, мой чистокровный друг, — сказал он. — На время экспедиции все мы становимся равны по статусу.
— Но мы всё равно вернëмся, и…
— И тогда ты сможешь применять свои санкции, но до тех пор ты должен перестать ссылаться на своё происхождение. Я говорю это тебе как старший наблюдатель. Такое поведение неприемлемо. Внутри кораблей все париксейцы равны — и точка.
— Я думаю, мы друг друга поняли, старший наблюдатель, — ответил Стригон, делая упор на слове "старший".
— Надеюсь на это, — сказал Бериатрикс и сурово нахмурился, напоровшись на самодовольную ухмылку молодого воина.
Старик не стал развивать конфликт, но явно что-то для себя такое отметил, поскольку хмурил он лоб не менее минуты.
Вернулся Макергурей и объявил, что спальный отсек готов принять пассажиров.
— Приказывай, великочтимый Бериатрикс, — сказал Парисицид. — Пришло время пронзить ткань мироздания.
— Хорошо, — отозвался старший наблюдатель и обратился ко мне. — Загадай число.
— Загадал.
— Умножь его на семь.
— Хорошо.
— Делится ли на два?
— Да.
— Дели.
— Поделил.
— Делится ли на два?
— Нет.
— Хорошо. Что это за число?
Я сказал.
— Значит сто сорок седьмой сектор, — сказал Бериатрикс. — Любой случайный мир, новый для нас. Разрешаю разрыв.
— Таймер на разрыв — двадцать минут, — отозвался Парисицид и произвёл необходимые манипуляции. — Можно идти спать. Молодые! Не вздумайте есть, а то просыпаться будет очень плохо. Особенно это касается тебя, светлейший Арихигон. Тебе надо быть в форме.
Он похлопал меня по плечу, после чего все отправились в свои ячейки.
Я задержался в уборной, и на выходе меня встретил Стригон. Я еле удержался от того, чтобы вздрогнуть.
— Ты умрëшь там, Арихигон, — сказал он, преграждая мне путь.
— Мой благородный соплеменник, — не выдержав, ответил я. — Поскольку всякие мыслимые границы пересечены, и мы здесь равны, я должен наконец спросить тебя, отчего ты столь остро настроен ко мне? Тебе и впрямь так нужно имущество моей семьи? Неужто род Ириадисов пал так низко, что стал промышлять мошенничеством и воровством, пусть и законным?
Вопреки моим ожиданиям Стригон не попытался оторвать мне голову. Вместо этого он горько рассмеялся.
— Вот! — сказал он сквозь смех. — Вот из-за этой заразы, которую ты источаешь, я и потерял своего младшего брата.
— Объяснись, — потребовал я.
— Вероятно ты не слышал, ведь был так занят своей миссией…
— Что случилось?
— Брат мой Ириадис Феритрид, твой воспитанник, два дня как покончил с собой.
Я был потрясëн. Совсем недавно этот живой и подвижный мальчик мечтал посетить тысячу миров и открыть новые законы природы. Я провёл три года рядом с ним, и вдруг его не стало.
— Соболезную твоей потере, благородный Стригон, — сказал я. — Но мальчика окружали многие вещи, которые были мне неподвластны. Нечестно винить в этом только меня, ты не находишь?
— Это было бы справедливо, если бы в тот день в его дневник не было вписано следующее: "Учитель открыл мне глаза, и я отказываюсь принимать всë, как есть".
— И всë?
— Для меня этого вполне достаточно, — сказал Стригон. — Мне плевать, какую именно ересь ты подсадил в его голову, но ты за это заплатишь.
Договорив, он резко развернулся ко мне спиной, постоял ещё секунду и только потом степенным шагом направился в спальный отсек.
Я проследовал за ним, обдумывая услышанное. Слишком много всего произошло за этот день, и усталость давала о себе знать. У меня не оставалось сил даже на панику, поэтому я решил, что буду разбираться с этой проблемой, когда проснусь.
Макергурей показал мне, какую позу лучше всего принять и только потом лëг сам. Ячейка Стригона была рядом с моей. Перед сном он повернул ко мне голову и беззвучно произнëс:
"Ты умрёшь".