выдерживает и кричит. Кричит, а потом устремляется бегом к двери. Он обрушивается на неё всей массой так, будто собрался долететь головой вперёд до самого мотоцикла.

Но улететь ему не удаётся. Со всего разбегу ударившись о дверь, он отваливается назад и падает на спину, смешно дрыгнув ногами. В другое время я бы наверняка рассмеялся, но сейчас мне почему-то не смешно. Толстяк вскакивает и снова бросается к двери. Теперь он дёргает её на себя. Старая деревянная ручка, громко треснув, отваливается, а дверь остаётся неподвижной.

— А-а! — орёт вдруг этот тридцатилетний пузан, этот крестьянин, отец двух детей — орёт визгливо, как раненая свинья. Орёт и бьётся в дверь огромной и неуклюжей испуганной птицей. — Алонсо! Что это?! Алонсо! Она не открывается!

Наконец-то научился обращаться ко мне без этих дурацких «сэров»…

— Я вижу, — говорю я как можно спокойней, хотя внутри у меня зябко и кисло. — Я вижу, Белли, успокойся.

— Успокойся?! — орёт он. — Мы в ловушке! На надо было тебе поминать чёрта!

Произнеся это запретное слово, он вдруг с размаху бьёт себя по губам, по щекам — раз, раз, и ещё. Потом выдёргивает из-за пазухи ствол.

— Спокойно, Белли! — пытаюсь я облагоразумить сходящего с ума пузана. — С чего такая паника? Спокойно. Ничего не случилось, старина.

Но он не слышит и не слушает меня. Он съезжает спиной по двери и садится на задницу, водя стволом из стороны в сторону. А с разбитой губы на подбородок сползает тонкая красная ниточка крови.

Мой напарник, этот увалень с рожей подвыпившего бюргера, ведёт себя как юная барышня-истеричка.

— Алонсо… — его толстые мясистые губы трясутся, а глаза навыкате сеют вокруг панические быстрые взгляды. — Я боюсь… с детства боюсь мельниц. После той дурацкой книжки… — он чуть не плачет, — которую читал мне отец. Про дона… этого, как его… И ещё… и ещё у меня эта… клаустрофобия.

— Белли, дружище, — я подхожу к нему, глажу по курчавой голове, — давай ты сейчас успокоишься. Опусти ствол, приятель, а то ты меня продырявишь. Ну!.. Спокойно.

Знал бы ты, пузан, как я сам боюсь этих незатейливых строений.

А шестерня крутится уже как колесо велосипеда, на котором гонит по треку чемпион олимпийских игр. Треск, гул и скрежет стоят такие, что моего голоса почти не слышно. И прежде чем я успеваю подумать, что весь механизм вот-вот рассыплется к чертям или задымится и вспыхнет, как он останавливается. В одну секунду. Разом. И от шестерни, кажется, правда идёт сизоватый дымок. Наступает такая тишина, что слышно, как скрипят и шуршат на улице снежинки, цепляясь друг за друга в воздухе.

— Вот, — произношу я одними губами.

И, прокашлявшись, говорю:

— Всё, Белли, всё. Ветер кончился.

— Не надо туда ходить! — шепчет Понч. — Не ходите туда, сэр Алонсо! Ничего хорошего там нет, говорю вам. Давайте пересидим здесь.

На всякий случай я толкаю дверь за его спиной. С таким же успехом я мог толкнуть и каменную стену. Она даже не дрогнула.

Кажется, мне тоже всё это не нравится. Но я уверяю себя, что не боюсь. Я не привык бояться того, чего быть не может, — говорю я себе.

— Ладно, приятель, — обращаюсь я к толстяку. — Ты посиди здесь. Не выпускай из рук пушку — это тебя ободрит.

— Нет! — бормочет он. — Не надо! Не ходите туда! Я не буду один! Зачем туда идти? Зачем?

А правда — зачем? Вряд ли там найдётся что-нибудь интересное. И съестного там не может быть, если уж тут его не нашлось.

Но подняться туда необходимо. Хотя бы затем, чтобы… Чтобы — что?

Чтобы точно знать, что мы тут одни…

Эй, приятель, да ты вот-вот наделаешь в штаны! Не ходи туда.

Выдернув из кармана ствол, я решительно направляюсь к лестнице. Толстогубо хлюпая и причитая Белли плетётся за мной.

Лестница скрипит так, что черти в аду проснулись и, помешивая кипящую смолу, таращатся на нас. Удивительно, что ступени выдерживают, особенно пыхтящего у меня за спиной толстяка.

Не втором этаже нет ничего кроме сундука и старого разбитого шкафа с отломанными дверцами. На всякий случай я открываю сундук. Пыль. Только пыль. И запылённая пустая бутылка странноватой формы.

Лестница, уходящая выше, становится всё хуже. Каждый раз ставя ногу на очередную ступеньку, я боюсь, что та сейчас хрупнет, провалится под ногой, и я полечу вниз.

В какой-то момент так и происходит. Только вниз проваливаюсь не я, а Белли. Он успевает схватиться за перила.

С грехом пополам мы добираемся до третьего — последнего — этажа. Обстановка здесь потеснее. Приставная лестница, чтобы забираться в лаз, ведущий под крышу. Узкий топчан. Небольшой круглый стол. Шкаф, заставленный книгами. Возле узкого оконца, за которым уже темнеет, стоит кресло качалка.

Старик, сидящий в кресле, совершенно сед, одет в старинный полуистлевший камзол с остатками пышного воротника. Он сидит спиной к нам, смотрит в окно. Какого чёрта можно там увидеть, кроме снежного марева?..

— Это тот старикан, — шепчет сзади Понч, и я слышу, как он тянет курок своего револьвера. — Тот, что стоял на лестнице.

— Привет! — говорю я.

Старик не отвечает, не поворачивается, не вздрагивает. Сидит и мерно покачивается — скрип-скрип… скрип-скрип…

Я слышу электрическое гудение у себя за спиной. Это нервы Понча натянуты струнами и вот-вот лопнут. А когда они лопнут, Белли издырявит этого старикана так, что негде будет потом поставить печать «Мёртв». Поэтому я делаю шаг вперёд и говорю:

— Вы не будете возражать, сэр, если мы немного у вас погостим? Переждём непогоду.

Скрип-скрип… скрип-скрип…

— Как долго я вас ждал!

Этот скрипучий, как кресло-качалка, голос звучит так неожиданно, что я вздрагиваю, а Белли в панике стреляет. Звенит, осыпаясь, стекло за головой старика. В образовавшуюся пустоту тянет запахами вечера и снега. Вонь пороха быстро разносится сквозняком. Я бью по рукам пузана, опуская ствол вниз. От неожиданности он делает ещё один выстрел. Пуля, чмокнув, пробивает деревянный настил и с визгом чиркает по каменной кладке где-то внизу.

— Белли, не будь идиотом! — кричу я. — Ты совсем уже двинулся от страха.

Скрип-скрип… скрип-скрип…

— Как долго! — повторяет старик тем же голосом и так спокойно, будто ничего не произошло. Вообще ничего.

— Вы ждали нас, — киваю я и подмигиваю очумелому Пончу: «Спокойно, Белли! Старик просто чокнутый, разве не видишь?»

— Да, Алонсо, — говорит старикан и качает головой. — Я уж думал, вы так и не придёте.

— Так ты его знаешь?! — шепчет Понч. — Так какого же..!

Мне не до этого болвана. Я даже не обращаю внимания на его панибратство. Я подскакиваю к старику и резко, одним движением поворачиваю его к себе лицом, вместе с креслом…

Я звал её Суити. Не помню её настоящего имени. Оно было не столь благозвучно и