решение вызвало наконец улыбку на лице президента, который так удобно расположился в кресле.

— Хорошо, выдвигаюсь. Это будет определённо самый большой, величественный бассейн не только в стране, но, может, и во всем мире! Кто его, конечно, знает, что там в остальном мире в наши дни… В любом случае, Вы делаете огромный вклад в развитие страны! Ладно, не смею более отвлекать. Еду. Буду как можно скорее.

Воздух, пропитанный запахом сгоревшего дерева и металла, словно напоминал о недавней катастрофе. На улицах почти нет прохожих. Те, кто вынужден идти пешком, пробираются сквозь мрачные переулки, пытаясь укрыться от холодного ветра. Их шаги затихают на безлюдных тротуарах, и лишь время от времени слышен звук проезжающего транспорта. Вдалеке виднеется завод, с которого еще поднимается слабый дым.

РАБота

Все 355 квартир этого дома уже не спали: жители шумели на кухнях посудой, начинался новый трудовой день. Было раннее утро, и багряный рассвет только начинал раскрашивать облупившийся фасад некогда весьма неплохого жилого комплекса. Перед домом на асфальтовом полигоне двора красовалась груда автохлама. Большая часть машин была уже многие годы не на ходу, и ржавчина нещадно вгрызалась в них, подобно бешенному псу.

На кухонном окне квартиры 55 висел старый белый тюль, а на столе рядом шипел упорно чайник. Одна единственная лампочка теплым светом заливала комнату, и, несмотря на скудную пищу на столе и скромный интерьер, здесь было уютно. Паша стоял с кружкой, ждал свой кипяток и смотрел как за окном бегают грязные и лохматые собаки, как увядает покрытый пылью автопарк. Взгляд невольно пал на помойку, которую со всех окружили груды мусора, видимо, внезапно подкравшись, не попадаясь на глаза коммунальщиков. Сейчас мало кому есть дело до простых рабов и чистоты их улиц, тем более на окраине города. Хорошо, что почки на деревьях уже зеленеют и раскрашивают понемногу этот серый городской пейзаж, который и до известных событий был не так уж красив и приветлив, особенно ранней весной.

5:30 утра, а уже надо выходить на работу — точнее даже выбегать. Паша сегодня проспал и, не успев сделать и половины дел, схватил ключи и выбежал в подъезд. Вниз по лестнице идти не хочется, но в шахте лифта сейчас курсируют только крысы, а в кабине его пыль покрывала имена, нацарапанные там ключами в светлые времена беззаботными людьми. Путь до работы был не близкий, но хотя бы не пешком: по маршруту курсируют автобусы, собирающие людей по домам и везущие их прямо в пасть рабочего дня. Транспорт этот, как и дома, должен, кажется, выполнять лишь одну функцию — не развалиться полностью. Его задача — экономить время, затрачиваемое на дорогу, чтобы у пассажиров была возможность потрудиться на работе в этот момент и сберечь силы, которые можно потратить с большей пользой.

Внешний вид транспорта был пущен на самотек, хотя надо отметить, что водители часто старались производить тот нехитрый ремонт, который они могли сделать без значимых бюджетных средств. Пошатываясь, издавая не самые приятные звуки этот железный червь городских улиц двигался в сторону завода.

А сверху слепило солнце, все наполнялось запахами весны, и жизнь, казалось, продолжалась. Чистота воздуха, которая всегда в городе находилась далеко за рамками приличия, в последние годы, ухудшилась совсем критично. Множество производств, как в черте МКАДа, так за его окраинами, безжалаостно дымили своим трубами, коптили мрачное небо и старались уничтожить то единственное, что тяжелее всего забрать у людей — природу. На нее не наложишь санкции, не сделаешь немым рабом, но войну объявить ей можно именно таким путем — смогом и грязными реками. Раньше мы теряли комфорт, свободу, а теперь теряем, кажется, последнее прекрасное, что у нас осталось, кроме любви, конечно.

— «Остановка улица Градова», — объявил тихо женский голос из старой шипящей колонки автобуса.

Двери распахнулись не без труда, люди неторопливо вылезали из транспорта, зная, что впереди их ждет тяжелый день. На сталелитейный завод № 133 Паша попал по распределению, и это был пусть и тяжелый и низкооплачиваемый труд, по крайней мере, это не химический завод, куда были все шансы быть отравленным, если бы не хронические проблемы с легкими.

Ничего интересного и подлежащего описанию в этой работе нет, пожалуй, кроме личного общения с коллегами. Среди сотен серых рабочих роб и скучных лиц, ярко выделялся один человек, и зовут его Макс. Желтая футболка под спецодеждой, похожего цвета волосы и живой взгляд, несвойственный большинству людей, присутствующих здесь. Паша с ним дружил. Ну как, дружил, во время перекуров и обедов общался, а вне работы они почти никогда и не виделись. После длительного рабочего дня, который порой затягивался больше, чем на 12 часов, не всегда были силы и желание с кем-то общаться.

Время тянулось в моменте, но вот уже середина рабочего дня, и если так прикинуть мозгами уже постфактум, то пролетело оно быстро, а главное — бесполезно и неинтересно. На обеде, в столовой с выбеленными стенами и не самыми радушными поварами, Паше суждено было занять последний свободный стол, в дальнем темном углу.

К нему вскоре подсел и Максим, пришедший последним не потому, что он так любил работу и оторваться от неё не мог, а просто потому, что так ему захотелось. Он сначала побродил по улице наедине с собой и своей мыслью и затем вернулся, чтобы восполнить калорийный дефицит в своем организме. Как-либо иначе этот прием пищи сложно назвать.

Ложки и вилки гремели, стулья скрипели, рты чавкали и этот кухонный оркестр приглушал и без того негромкую речь Макса. Другим ее не было слышно, и слава Богу. Он говорил о вещах, за которые можно было уехать в трудовую колонию далеко и надолго. Максим был тем, кого называют сейчас чаще повстанцами, а раньше таких звали оппозицией.

Безусловно, мало кого устраивает наш быт, наше существование, которое определено лишь одним принципом: мы должны быть обеспечены едой, жильем, чистотой в плане гигиены и так далее ровно настолько, насколько нужно, чтобы мы оставались живы, и наша трудоспособность не снижалась критически сильно. Все остальные блага цивилизации, вроде личных машин, мяса в рационе и качественной разнообразной одежды канули в небытие многие годы назад. И в этом обществе, как, впрочем, и во всех других, были те, кто кроме переваривания внутри себя недовольства и озлобленности, выражали свои мысли вслух и даже предпринимали действия,