Федор Галич Простите, утки!

Тридцатипятилетний, холостой (как патрон стартового пистолета), но не такой звонкий и почти совсем неприметный для слабого пола экземпляр мужчинки (каких часто женщины называют «пробником» настоящего мужчины), именуемый Василием Фёдоровичем, вёл уединённый и скупой образ жизни в двухкомнатной квартирке, доставшейся ему от бабки по материнской линии.

Облезлая квартирка на пятом этаже пятиэтажного дома, этот «хрущёвский дворец» с удобствами, был всем его наследством, оставшимся от женского «царства», после того, как бабка «переехала» в царство НЕБЕСНОЕ.

Ещё при жизни и бодром маразме, бабка, с поддакивающей ей во всём мамкой, были озабочены навязчивой идеей, во что бы то ни стало женить Василия Фёдоровича. По их мнению, женившись на заточённой в «хрущёвской башне» «принцессе», он должен был почему-то набраться ума!.. В связи с этим, и кандидаток они подбирали, видимо, исключительно для этих целей.

Как-бы «случайно» в их дом стали захаживать незамужние родственницы бабкиных подруг-соседок, страшные внешне, но страшно умные, порядочные и целомудренные девушки, на которых боялись смотреть даже местные выпивохи, так как выпитая ими водка не делала этих дурнушек краше, а превращалась в воду и алкаши моментально трезвели. Именно тогда, в нём и стал развиваться комплекс сказочного «тролля», живущего на болоте в окружении противных, усыпанных бородавками жаб, и уверенного в том, что никакой волшебный поцелуй не превратит ни одну из них в принцессу. И чем активнее становились бабкины поиски невесты, тем чаще он заглядывал в кладовку и, примеряя на себя образ Раскольникова, засматривался на висящий в углу кладовки топор. Но бог миловал и уберёг его от греха, а бабку от разрубания, и тихонечко «прибрал» её, остановив ей ночью (во сне) сердце, как настенные часы с кукушкой. А вечно занятой маме, было, как обычно, не до сына. И «смотрины» самых умных и невостребованных невест района были приостановлены на неопределённое время.

В детстве маленького Васю мама растила одна, без отца, балуя и не наказывая его ремнём. Не получая должного мужского воспитания, внутренний «стержень» мальчика, не закалялся и не твердел, а был гибким, изворотливым и мягко-характерным как глиняная лепёшка, из которой можно было лепить всё, что угодно.

Будучи красивой, пользующейся популярностью у сильного пола, Васина мама хорошо разбиралась в мужчинах и понимала, что из её маленького мужичка не «лезет» наружу будущий, всемогущий и властный «папик», а где-то в глубине души скромно «прячется» маменькин сынок. У слабой женщины, конечно, была слабая надежда на армию, которая (по её мнению) должна была выполнить недостающую функцию воспитания и превратить её «цветочек-Василёчек» в настоящего мужчину. Но, как только «цветочку» стукнуло восемнадцать лет, армия брезгливо отвернулась от него и защитником Родины он так и не стал. И не из-за того, что мама отдала его (ещё «отростком») в Балетную школу вместо Суворовского училища, а по причине плоскостопия и ярко выраженных женоподобных манер, развитых в той самой Балетной школе. А каким образом могли «завязаться» в «цветочке» мужские манеры, если ему, в подростковом возрасте, было не с кого черпать положительные примеры, и вся его родня состояла из одних только женщин: племянниц, тётушек и бабушек? Ему даже иногда казалось, что его на самом деле «нашли в капусте» или подбросили в племя Амазонок, как «Маугли» в волчью стаю.

Любовь к искусству, привитая с детства в Балетной школе, определила его будущую профессию и, после завершения карьеры «плохого танцора», гостеприимно оставила его служить в том же Храме Искусства — Театре Оперы и Балета в должности гардеробщика.

Невзирая на своё, столь стремительное и низкое карьерное падение со сцены театра — в гардероб, находящийся на самом дне «Храма» (даже глубже оркестровой «ямы»), и получая копеечную зарплату, Василий Фёдорович получал истинное наслаждение от работы. Пропитанный потом и творческой атмосферой гардероб был для него не рабочим местом, а местом его эротических «спектаклей», в которых главная роль всегда оставалась за ним, а вот «игравшие» с ним «партнёрши» постоянно менялись.

Каждый вечер, приходившие на балет (или в оперу) прекрасные дамы грациозно снимали со своих плеч пахнущие духами дорогие шубы и, небрежно протягивая их Василию Фёдоровичу, сверкали перед его носом открытыми спинами и упругими бюстами своих вечерних платьев. А когда в зале начиналось театральное представление, и опустевший гардероб окутывала интимная тишина, раздразнённый Василий Фёдорович прижимался к висящим на вешалках шубам и, нежно обхватив их за «талию», гладил трясущимися от возбуждения руками по пушистому ворсу подола, медленно вдыхая запах хозяек. Благодаря богатому воображению и разнообразию парфюмерных оттенков его «женщины» не были на одно «лицо», а точнее — фасон. Прикрывая глаза, он доставал из памяти образы хозяек и мысленно возвращал их из зала — обратно в шубы. Находясь в самом центре гардероба, между рядами вешалок с плотно висящими на них песцовыми «наложницами», он чувствовал себя шейхом, купающимся в роскошных женщинах своего мехового гарема во время оргии.

Иногда, в своих «спектаклях» он менял «либретто» и представлял, будто висящие в ряд на вешалках шубы — это элитные проститутки, специально выстроенные перед ним для того, чтобы он мог «всех посмотреть» и выбрать себе женщину на вечер. После чего, он «снимал» выбранную «даму» с вешалки и относил в подсобку, а когда «приводил» её обратно, удовлетворённо и с важным видом всовывал в карман шубы расправленную купюру.

С каким удовольствием он наблюдал за реакцией хозяйки шубы, когда она, одеваясь после спектакля, неожиданно обнаруживала в своём кармане деньги, вопросительно взирая по сторонам.

— Это тебе, грязная шлюшка, за доставленное удовольствие! Буду рад, если ты навестишь меня и на следующей неделе! — шёпотом, еле слышно, бубнил себе под нос Василий Фёдорович вслед уходящей из гардероба на улицу песцовой «подружке».

Его самолюбие торжествовало! Ведь перед ним добровольно раздевались все женщины, независимо от их социального статуса и семейного положения! Причём, среди этого нескончаемого потока «случайных связей» у него были и постоянные «жрицы» искусства, не пропускающие ни одного балета в сезоне. Он называл их НЕНАСЫТНЫМИ ПРЕДАННЫМИ СУЧКАМИ и «вешал» их на отдельную, почётную вешалку.

Народная мудрость о том, что «служебные романы до добра не доводят», мирно спала в его памяти, а вот бодрствующее в паху ЛИБИДО превратило его в ненасытного козла,