Аннa Шнайдер Эскиз

1

Где-то вдалеке залаяла собака, и я,проснувшись, резко сел на постели.

Со лба тёк пот, заливая лицо, и мне на несколько мгновений показалось, что это вовсе не пот, а слёзы. Что они всё-таки настигли меня, если не наяву, то хотя бы во сне. Мне очень хотелось заплакать последние две недели, но я сдерживался — мужчины ведь не плачут, это все знают. Если плачешь — слабак.

И я не плакал. Сглатывал боль и горечь, зажмуривался, старался глубоко дышать, чувствуя солёный привкус во рту… То ли это была кровь от прокушенной губы, то ли слёзы всё-таки пролились, но внутрь меня. Я бы не удивился, если бы оказалось, что это действительно так.

С того дня, как мне позвонила староста нашей институтской группы и сообщила, что Полины больше нет, я не мог нормально спать. Всё время снился один и тот же кошмар — как она посреди ночи встаёт с кровати, идёт на крышу собственного дома и… прыгает с неё.

Так и было в реальности, ровно две недели назад. Но я не верил, не мог поверить, что она сделала это сама! Она была не способна на такое! Жизнерадостный, открытый и добрый человек — Полина, которую я знал со времён детского сада, а затем и школы, не стала бы совершать подобное преступление по отношению к самой себе. Кроме того, в отличие от меня, Полина была по-настоящему верующей.

Нет, она не могла. Но вердикт представителей власти был однозначным и неутешительным, никто не собирался расследовать это дело. Как будто это нормально, когда молодые девушки прыгают с крыши, не оставляя даже короткой записки.

Я пытался выяснить что-нибудь сам, но ничего не добился. Только обзавёлся кошмарами. Спать почти не мог — всё время приходил этот сон про Полину. И было у меня ощущение, что, пока я не докопаюсь до правды, это не закончится.

Я даже с Ирой, своей девушкой, перестал видеться, хотя вовсе не потому, что был занят расследованием или мучился от бессонницы из-за кошмаров. Просто мне казалось, что Ира не особенно огорчена смертью Полины, и это мне не нравилось. Да, они не дружили, да, Ира порой позволяла себе общаться с Полиной чересчур высокомерно и даже слегка пренебрежительно, но это же не причина столь откровенно плевать на гибель хорошего человека. Тем более что Полина была моим близким другом, и Ира могла бы проявить хотя бы немного эмпатии по отношению ко мне, посочувствовать. Но ничего подобного! Она словно даже немного радовалась, и это коробило.

Поэтому я вот уже почти две недели как отказывал Ире во встречах — если не считать тех, что случались сами собой в институте. Но мы учились на разных потоках, на лекциях и семинарах не пересекались, поэтому избегать Иру было просто.

Я встал с кровати, залпом выпил стакан воды, который поставил на тумбочку перед сном, зная, что он мне понадобится, и вытер пот с лица бумажным полотенцем. Сердце заполошно и отчаянно билось, и мне казалось, что я холодею не только по причине того, что взмок во сне, но и из-за страха.

Мне было страшно, что я так и не узнаю правды. Не узнаю, сделала ли Полина всё сама или её убили? И если первый вариант, то почему она так поступила с собой? И не только с собой — с нами…

Дождь звонко барабанил по наружному подоконнику. В этом звуке мне чудилось даже что-то радостное, и это раздражало. На часах светилось время: половина четвёртого ночи. Ещё три часа можно было поспать — в институт мне вставать около семи, — и относительно спокойно поспать, ведь я знал, что Полина в эту ночь мне больше не приснится.

Сон не повторялся дважды за одну ночь. Но после него я, как правило, всё равно не мог уснуть.

Слишком много мыслей, слишком много вопросов без ответов. Тошнота и страх до озноба… Всё это не было комфортными условиями для сна, поэтому я решил даже не пытаться вновь лечь в постель.

Умылся, выпил чаю, дожидаясь, пока кончится дождь, и около пяти утра вышел из дома.

2

На улице было пронзительно тихо. Ещё бы — те, кому утром на работу, пока не проснулись, и даже собачников толком не было. По улицам медленно и сонно ездили редкие машины, ещё реже попадались автобусы. Метро и вовсе было закрыто, и к нему сейчас не стекались десятки людских ручейков, как это обычно бывало днём.

Я достал сигарету и направился вниз по улице. Куда идти, я не знал, поэтому просто шёл вперёд — авось ноги куда-нибудь вынесут.

Да и некуда мне было идти. Раньше я мог в любое время дня и ночи прийти к Полине — она жила в пяти минутах ходьбы от моего дома, — но теперь это было невозможно.

Сигарета показалась какой-то горькой. Я выкинул её и брезгливо сплюнул на землю.

Так уж получилось, что у нас с Полиной не было людей ближе, чем мы друг для друга. Она рано осиротела, а я… Мои родители огорошили меня своим намерением развестись четыре года назад, когда я учился на первом курсе института. Я был в шоке. Нет, я, разумеется, давно видел, что отношения у них не очень… Но до какой степени — не подозревал.

Отец уехал работать за границу. Я даже не знал, есть у него кто-нибудь или нет, — он не рассказывал, а я не спрашивал. В общем-то, мне это было безразлично — я считал, что к его новой семье, если она всё-таки есть, не имею ни малейшего отношения, и знакомиться не собирался. С отцом мы перезванивались раз в месяц, не чаще, общались ни о чём, а потом я клал трубку и моментально забывал содержание этого разговора. Потому что это была чистейшей воды формальность со стороны отца, я сердцем чувствовал, что ему не слишком интересно со мной разговаривать. Но так было всегда. Он, стопроцентный технарь, физик по образованию, никогда не понимал, как у него мог получиться я — гуманитарий-маркетолог. И когда я притаскивал из школы трояки по физике и четвёрки по математике, презрительно кривился. Даже пытался со мной заниматься дополнительно, но в итоге плюнул и признал, что ничего путного из меня не получится.

Так и сказал: «Ничего путного». И пусть мне было лет одиннадцать-двенадцать, я обиделся и запомнил. Может, если бы в дальнейшем я почувствовал, что отец заявил это сгоряча и на самом деле он так не думает, впечатление от тех слов стёрлось бы, ушло в прошлое. Но он, увы, год за годом доказывал мне, что не изменил своего мнения и я по-прежнему для него то самое «ничего путного». Когда-то я стремился переубедить отца, но со временем смирился. И даже стал отвечать ему взаимностью.

С мамой всё было гораздо сложнее.

После развода она два года была одна. Ходила на работу, занималась домашними делами, в мои — не особенно лезла, но всё же мы с ней много общались, постоянно проводили семейные вечера — вместе ужинали, смотрели кино и болтали. Мама тоже не гуманитарий — она учитель химии и