«Наука и религия». Как после он мне рассказывал, с распадом СССР и разрушением единой государственной идеологии прежнего союза многие люди утратили нравственные ориентиры. Начались брожение умов и поиск новой национальной идеи.

В это время журнал изменил свой курс. В советское время в нём публиковались материалы по вопросам истории и теории научного атеизма, методики и практики атеистической пропаганды, литературы и искусства, критики идеологии христианства, буддизма, ислама. Материалы, даже историко-религиоведческие, были направлены на критику религиозных институтов и мировоззрения верующих людей, хотя и отмечалось, что «рассчитан на массового читателя, в том числе верующего, а также на пропагандистов атеизма». И вот теперь журнал изменил свой курс с атеистического разоблачения и осуждения религии, как опиума для народа, на поиск нового пути духовного возрождения России. Именно тогда, а не прежде папа и выписал журнал, который сразу заинтересовал и меня.

Нет, тогда это не было проявлением моей глубокой веры или глубокого интереса к религии, её философии и психологии. Но тогда впервые пробудился мой интерес к этим вопросам. По завершении средней школы в Советском Союзе я осознал вдруг, что в мире, который по причине воспитания в атеистическом обществе казался мне понятным, есть много того, что непостижимо и необъяснимо для материалистических науки и философии. С тех пор иная сторона жизни стала важной для меня. И интерес к ней лишь нарастал с течением времени, побуждая к изучению того, что находится за пределами жизни и смерти в их прежде привычном для меня и достаточно материалистическом понимании.

Нужно отметить, что на волне перестройки и гласности стало возможным говорить о чём-угодно, в том числе о вопросах веры и религии. Многие советские рок-музыканты, которые прежде пели «протестные песни», ожидая или даже требуя перемен, запели «Серебро господа моего», «Город золотой», «Андреевский крест». Бывшие работники партии сдавали партбилеты и вступали в ряды верующих той или иной конфессии, молясь и крестясь перед всеми в храмах и на площадях… Просто стало очень модно – быть верующим. Это превратилось чуть ли не особую отличительную черту нового – перестроившегося человека. Многие обратились к вопросам религии и веры. Всяк говорил о Боге, о вере, о душе, часто только повторяя слова «Бог», «вера», «душа» и не имея ни малейшего понятия о том, какое содержание, какой смысл скрывается за этими оболочками слов.

И вот в условиях этой повальной моды мы с папой, каждый самостоятельно, изучали номера журнала. Каждый самостоятельно осуществлял неосознанно свой внутренний поиск того, что лишь спустя несколько лет оформилось в сознательный поиск своего пути, своей веры, пути к Богопознанию… В нашем доме появились приобретаемые папой и мной другие книги и журналы религиозно-философской направленности. Но говорить и даже спрашивать об интересующем меня я тогда ещё не умел, да и не хотел. Какая-то неведомая и даже неосознаваемая мной тогда сила в сокровенной глубине того, что лишь гораздо позднее осознал и понял, как душу, удерживала меня. Вопросы самопознания и духовного поиска мне представлялись слишком сокровенными и недопустимыми для обсуждения.

Мама же моя, словно повторяя опыт своей мамы, после смерти последней обратилась к «строгому» православию, и так же не допускала «инославия». Старший же брат— и вовсе не интересовался вопросами веры. Именно тогда впервые самостоятельно, хотя ещё не вполне осознанно я пришёл в храм…

3

В нашем небольшом городе тогда было два храма: церковь Святого Александра Невского и церковь Рождества Христова. Построены они были незадолго до революции 1917 года. Первый сохранился целым, второй – был частично разрушен от взрыва снаряда во время Великой Отечественной войны. Первый – уже после перестройки был отреставрирован и превратился в действующий центр местной религиозной жизни. Второй – полуразрушенный – был заброшен и привлекал внимание разве что местных мальчишек, которые иногда любили побродить по развалинам и поиграть на них в войну.

В неосознанном поиске своего пути и веры я пришёл сначала в действующий храм. После реставрации он был особенно красив. Но… что-то в нём было не так… Или, точнее, что-то со мной в нём было не так… Я посещал сначала короткие службы, а затем – и длительные.

Поначалу, когда я приходил в храм – испытывал восторг и благоговение. Но во время продолжительных служб, например, таких как всенощная, ощущал и свою духовную слабость. Так в начале служб и некоторое время после думал о Боге, о святых и подвижниках, лики которых взирали на меня со всех сторон. Думал о смысле праздничной службы, об общей радости со всеми братьями и сёстрами во Христе. Я обращал глаза сердца к ликам святых, к Свету Божественного, нисходящему в земной мир, в души человеческие через созерцание этих возвышенных обликов…

Но постепенно всё более начинал уставать и отвлекаться от них. Смотрел по сторонам и видел вокруг людей разного возраста, которые стояли, слушая службу. На лицах их замечал состояние подобное моему. Как мне казалось, думали они не о Боге, а о тысяче повседневных забот и так же об усталости в ногах и слишком долгих службах. Последние были для меня очень утомительны и даже изнурительны. Но всё же постепенно выработалась привычка. Даже несколько раз отстоял всенощное бдение.

Ещё одно обстоятельство тяготило меня в этом храме: множество людей… Вопрос веры и внутреннего поиска был для меня столь интимным и сокровенным, что присутствие этих людей затрудняло моё сосредоточение на Боге. Вспоминались часто слова из Евангелия от Матфея: «И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Матф.6:5-8). Именно, для молитвы или общения с Богом мне хотелось уединиться от людей. Это было естественной потребностью внутреннего сообщения. Но множество окружающих в храме часто вторгались своими прошениями в нашу молитвенную беседу с Господом… Понимаю, что это может быть воспринято как эгоизм с моей стороны: желать уединения и тишины, когда в храм пришло множество людей, гораздо более нуждающихся, нежели я. Но ведь и это не всё…

Мне было трудно быть на виду у всех глубоко открытым и искренним в беседе с Господом. Я не мог ни радоваться открыто, ни проливать слёзы благоговения без того, чтобы привлечь к