себе внимание. Я не мог подобно Франциску Ассизскому совершенно не обращать внимания на окружающих и просто быть самим собой, плача или смеясь, пылая любовью и благодарностью к Господу или Богоматери. Я не достиг ещё такой степени безумства Любви. И в своей несовершенной человеческой любви чувствовал необходимость сохранить любовь от взглядов посторонних, которые в неведении об истинной причине, могли попрать её ногами и обратившись растерзать меня…

4

И всё же я продолжал ходить в действующий храм. Ходил до тех пор, пока на одной из служб мне вдруг стало ужасно душно. Я чуть не потерял сознание и едва удержался на ногах. Но нет, вовсе не духота или спёртость воздуха были причиной этому. Я стоял на службе, сосредоточившись на изображении Христа распятого, когда услышал рядом чьё-то тяжелое дыхание. Словно очнувшись от забытья, я оглянулся и увидел стоявшего в стороне позади и едва слышно молившегося мужчину в дорогом костюме:

– Господи! Я тружусь честно и заработал солидное состояние. Часть его жертвую на благотворительность. И потому прошу тебя, умножить его, чтобы мог более сделать для нуждающихся.

По-видимости это был обычный человек. И слова его говорили о том, что он стяжает не для себя, а для блага других. Но вдруг я услышал … его мысли. Да, да – мысли. Они стали слышны мне так, как если бы он говорил вслух: «Это работает! Совершать благотворительность, жертвуя малым, чтобы получить гораздо большее! Я – прозрел, Бог – слеп!»

Мужчина поднял глаза, и я прочитал в них алчность. От этого взгляда я и ощутил начало удушья. Вновь постарался сосредоточиться на облике Христа. Но после этого то с одной, то с другой стороны попеременно, то – одновременным многоголосием до сознания моего стали доноситься… мысли людей, молившихся в храме. И от этих мыслей мне стало невыносимо душно. Нестерпимо душно от сознания того, что люди пришли в храм не к Богу, точнее, не для того, чтобы послушать Бога, познать Его волю в отношении их жизни, а для того, чтобы выпросить у Него удовлетворения своих эгоистических желаний. Стало невыносимо тесно в этом красивом храме, воздух которого был наполнен испарениями человеческих желаний и страстей. Я собрался силами, развернулся и быстрым шагом вышел на открытый воздух, после чего вскоре почувствовал облегчение.

В другой раз неподалёку от себя я заметил человека, который стоял и молился, сосредоточившись на изображении Христа распятого. Человек этот представился мне не другим, не внешним, но словно моим собственным отражением, в котором увидел со стороны самого себя. Я увидел, как он терпеливо стоит длительную службу, старается постигнуть внутренний смысл читаемых диаконом фрагментов Евангелия от Матфея. Но вот настроение его изменилось, он переминается с ноги на ногу. И вспомнилось, что подобно замечал прежде за собой…

После этого случая стал наблюдать за собой более внимательно и отмечать мысли, что приходили в сознание… С сожалением заметил, что и у меня самого мысли о Боге, о смысле богослужения, о высших радости и любви чем далее от начала службы, тем более вытеснялись иными мыслями: думал я вовсе не о Боге, но об усталости, о боли в ногах и о многом другом, но только не о Боге… Мне было стыдно этих мыслей. Было стыдно уйти со службы, так как я – молодой и здоровый человек. А вокруг столько слабых и немощных. Но под завершение служб нередко я уже не только не думал о Боге, но и об окружающих людях. Благоговение и восторг совершенно покидали меня, оставляя наедине с мыслями о том, что нужно как-нибудь достоять… Но сосредоточиться сознанием на Боге я уже не мог, и потому покидал храм.

После нескольких случаев с удушьем и с уходами из храма я ощущал в душе некоторую раздвоенность. С одной стороны, меня влекла во храм неведомая сила. С другой стороны, некая сила в сознании моём препятствовала, как бы говоря к душе моей, что она должна очиститься от недовольства людьми и раздвоенности. И долгое время я не мог приблизиться к храму. Умом я понимал, что люди часто приходят туда, побуждаемые нуждой в помощи. Они не находят выхода из каких-то трудных жизненных ситуаций и приходят, чтобы обрести как минимум утешение, как максимум – опору в жизни. Другие же приходят в надежде обрести те или иные земные или небесные блага. Редко приходят не как просящие, а как желающие поделиться с Богом своей светлой радостью… И всё-таки я не мог войти вновь в храм прежде чем найду ответ на какой-то вопрос, который назревал в моём сознании.

5

Однажды побуждаемый какой-то неведомой силой, погружённый в свои мысли, я блуждал по улицам города. И не сразу заметил, как, покинув его пределы, вышел к полуразрушенному храму на его окраине. Тишина и спокойствие царили здесь. И даже не тишина, но то, что позже для себя я стал называть Безмолвием. Это Безмолвие было Говорящим. Сила, которая побуждала меня бродить по городу, увлекла в этот храм. И как только я вошел в него, сердце моё наполнилось Говорящим Безмолвием. Я остановился потому, что осознал: поиск завершён, я достиг Цели. Нет, конечно, я достиг не Цели Пути, но достиг Храма, через который мне открылись ступени, ведущие во Святая Святых.

Здесь не было служителей культа, не было изнуряющих церемоний. Не было других людей, которые могли бы помешать моему сосредоточению на Боге. Купола и свод храма были разрушены. Фрески на стенах серьёзно пострадали сначала от взрыва снаряда неподалёку от храма, затем – от дождей, солнечных лучей и ветра. Лики святых отчасти выцвели, отчасти покрылись пылью и копотью. И всё-таки в этом храме я ощутил Жизнь и присутствие Бога. Здесь я был свободен быть самим собой: я мог сосредоточиться на Боге, молиться Ему, беседовать с Ним. В сердце своём и разуме я слышал говорящий Голос Бога, Голос Безмолвия, Голос, говорящий без слов, наполняя сердце любовью и разум пониманием.

Более того, в этом заброшенном полуразрушенном храме я не чувствовал себя православным или представителем другого вероисповедания. Будь я буддистом или мусульманином, синтоистом или последователем брахманизма, я мог бы войти в этот храм и молиться всё тому же Богу, который Единый открывается разным людям в разных Обликах.

После этого я много думал, почему ощущал благоговение в полуразрушенном храме и ощущал удушье в действующем храме. Ходил в оба, в обоих молитвенно искал Бога и пытался беседовать с Ним. Молился и слушал в сердце и разуме своих… И вот в тишине и заброшенности полуразрушенного храма пришло осознание: в действующем храме мне было труднее молиться, обращаясь к Богу, и труднее слушать Его голос в сердце своём просто потому, что не ощущал глубины уединённого молитвенного сообщения