Владимир Федорович Чиж БИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОСНОВАНИЕ ПЕССИМИЗМА.

The first and last step in the education of the scientific judgement is humidility. (Faradey. Christian Thought. 1884).

Пессимизм и оптимизм, по всей вероятности, одинаково древни; пессимизм всегда и всюду был мировоззрением большинства, что однако не мешало оптимизму иметь своих защитников, даже, столь гениальных, как Лейбниц. В наше время наибольшее влияние имеют крайние пессимисты  Шопенгауэр и Л. Толстой; не мало однако лиц крайне критически относится к этим мыслителям и готовы объяснить их пессимизм их личными особенностями, складом жизни. Действительно, учение Шопенгауера стояло в резком противоречии с собственной его жизнью, почему это учение может считаться не убеждением автора, а просто рядом парадоксов. Противники пессимизма самый успех пессимистического учения Шопенгауера объясняют состоянием общества в наше время, особыми, временными условиями политической и общественной жизни; нельзя отрицать, что успех учения Шопенгауера, не содержащего ничего нового, объясняется чисто внешними условиями¹. Такое параллельное существование двух совершенно противоположных мировоззрений как нельзя более доказывает, что ни одно из них не имеет твердого научного обоснования; ведь не могут быть две истины: или пессимизм или оптимизм ложен; или, наконец, оба эти учения ложны. Очевидно, что метафизически невозможно решить спора между пессимизмом и оптимизмом, что если противники будут оставаться на той почве, на какой вели споры до сих пор, оба мировоззрения будут иметь своих защитников и поклонников, в зависимости от их личных вкусов, от общественного положения и т. п. Как вполне справедливо замечает Лопатин², вопрос этот не разрешим для философии, потому что „количественно пытаются измерить то (чего в жизни каждого отдельного человека больше: страданий или удовольствий), для чего природа не дала никакой точной математической мерки“.

Соглашаясь с Лопатиным, что пока этот вопрос не решен именно потому, что хотели измерить величины — страдания и удовольствия — не поддающиеся измерению³, я постараюсь доказать, что научно мы вполне ясно и точно можем определить, чего больше в человеческой жизни — страдания или наслаждения. Биология может вполне определенно разъяснить нам, кто был прав — пессимисты или оптимисты. Для всякого мыслящего человека важно знать, чего больше, страданий или удовольствий, во всем мире; нужно выяснить вообще, что дает жизнь больше — страданий или наслаждений. На этот вопрос не могли правильно ответить философы, во наука может дать вполне точный ответ, и в этом, конечно, великое превосходство науки, не допускающей двух отрицающих друг друга истин. Биология дает вполне ясный и определенный ответ, разъясняет нам, чего больше на земле страдания или наслаждения.

Народная мудрость и философия сравнивали две величины, не поддающиеся измерению — количество страдании и количество удовольствий; так как мы не можем измерять эти величины, то не могло быть и окончательного точного решения вопроса. Правда, для громадного большинства доступно непосредственное сравнение этих двух величин, и потому всегда и всюду большинство были пессимисты; но сравнение на глазомер, без какой либо мерки, не убедительно, и потому столь гениальный мыслитель, как Лейбниц, легко мог создать гипотезу, из которой вытекало, что наслаждений должно быть больше, чем страданий. Доводы Лейбница были так убедительны (конечно, в виду превосходства его умственных сил), что даже такой тонкий и трезвый ум, как Вольтер, был увлечен доказательствами Лейбница. Кандид Вольтера доказывает, что Вольтер находился под влиянием учения Лейбница; только этим увлечением можно объяснить, что Вольтер мог считать, что история Кандида опровергает оптимизм; к сожалению, судьба Кандида настолько хороша, что громадное большинство не смеет и мечтать о таком счастье, какое выпало Кандиду. Любой врач мог бы привести не одну „историю болезни“, более убедительно доказывающую, что страданий больше, чем наслаждений. Вольтер своим остроумным и гениальным, но не убедительным опровержением оптимизма указал, что для решения спора, тянущегося несколько тысячелетий, недостаточно здравого смысла даже гениальных людей, а необходимы знания, наука. Теми аргументами, которыми владеет мысль, не вооруженная знаниями, решить этого вопроса не могли самые гениальные мыслители, между тем биология дает нам самый ясный и категорический ответ.

Считаю необходимым заметить, что я берусь за решение этого вопроса, вполне сознавая свое ничтожество по сравнению с Лейбницем и Вольтером; но в том и состоит великое значение знания, что оно составляет непобедимое оружие в самых слабых руках, и обыкновенный человек, вооруженный этим непобедимым оружием, сильнее самого гениального, без оружия. Знание более демократизировало общество, чем огнестрельное оружие; с ружьем в руках крестьянин стал почти равен могущественному рыцарю; знание доступно всякому, всякий может им пользоваться и для человека, вооруженного знанием, нет авторитета, как для человека с ружьем в руках нет более сильного. Вот почему я решаюсь заняться решением вопроса, не разрешенного самыми гениальными мыслителями.

II.

Для того, чтобы решить, чего больше на земле — страданий или наслаждений — нужно их измерить; только этим путем можно вполне точно определить, кто прав — пессимисты или оптимисты.

Измерять страдания и наслаждения, т. е. чувствования при современном состоянии психологии мы не можем; конечно, каждый взрослый знает, что наслаждения никогда не бывают так сильны, как страдания; даже такой пустяк, как боль зуба, вызывает такие сильные страдания, что воспоминание о них живо сохраняется на всю жизнь; редко кто не перенес какой либо тяжкой болезни и потому знает, что страдания интенсивнее наслаждений. Так как громадное большинство человечества измучено трудом и нуждою, то не может ни интересоваться вопросом о том, чего больше — страданий или наслаждений, ни дать ясного и точного ответа; мыслящее-же меньшинство находится в исключительно благоприятных условиях, и потому не мало лиц, утверждающих, что хотя наслаждения и не бывают так интенсивны, как страдания, но за то их гораздо больше; эти счастливцы утверждают, что вся жизнь состоит из наслаждений, прерываемых иногда страданиями, интенсивными, но кратковременными, и потому в сумме наслаждения составляют большую величину, чем страдания. Так как никто объективно не может доказать, чего он больше перенес — страданий или наслаждений, да и сам точно этого не знает, то точного ответа