Пол Мюррей Кендалл Людовик XI

Эдварду Ходнетту

Предисловие

Я хотел бы порекомендовать примечания. Они не составляют справочный аппарат, который ограничивается библиографией, перечисляющей источники и работы, наиболее часто используемые в данной биографии, а также включающей для каждого раздела список документов, имеющих к нему особое отношение. На самом деле, примечания являются частью повествования, так как требования к объему теста заставили меня отделить их от собственно биографии, но я не мог вынести мысли о том, чтобы не включить их в эту книгу.

Важная часть этой биографии основана на итальянских, особенно миланских, дипломатических документах, большинство из которых не были опубликованы и почти ни один из которых до сих пор не использовался биографами Людовика XI. Среди этих депеш и инструкций я нашел несколько писем самого короля Людовика, которые не фигурируют в классическом издании его переписки и более того, эти документы служат ценным дополнением к Itinerary (Маршруты) государя, опубликованному в том же издании. Миланские дипломатические документы того периода в настоящее время опубликованы (Dispatches, with Related Documents, of Milanese Ambassadors in France and Burgunday, 1450–1483, edited by Paul Murray Kendall and Vincent Ilardi).

Пытаясь возродить прошлое, необходимо рассмотреть вопрос о ценности денег, использовавшихся в то время. Большинство современных историков, как я полагаю, согласны что невозможно перевести термины, которые раньше использовались для обозначения денег, в современные термины с достаточной точностью и смыслом. Так, "шкала", полученная при определении относительных цен на пшеницу, например, становится не приемлемой, когда применяется к другим зерновым; сравнение заработной платы с тем, что можно купить, не имеет смысла, поскольку в прошлом гораздо меньшее количество товаров включалось в расходы домохозяйства; и, наконец, эволюция уровня жизни, не говоря уже о более или менее постоянной инфляции, которая была характерна для европейской экономики с момента открытия драгоценных металлов, все еще способствует искажению общей картины.

Во Франции времен Людовика XI типичной денежной единицей был турский ливр (т.л.), соответствующий франку, который делился на двадцать турских су (т.с., грошей); что касается экю, наиболее часто упоминаемой золотой монеты, то она стоила около полутора ливров, то есть 30 турских су. Оцениваемый в 100.000 ливров, доход королевского домена, таким образом, приносил ежегодный доход в 66.000 золотых экю. Английский фунт стерлингов (ф.с.) в то время стоил примерно 5 французских экю. Средний заработок ремесленника, возможно, составлял 20 или 25 экю в год, в то время как не крупный землевладелец обычно жил на годовой доход от 125-и до 150-и экю. Великие бароны, чьи доходы варьировались от 4.000–5.000 экю в год до 20.000 экю и более, постоянно испытывали нехватку денег, поскольку королевские пенсии и пожалования часто выплачивались со значительной задержкой, наличных денег было мало, и им приходилось тратить огромные суммы на содержание множества слуг и придворных, которые населяли их дома и подчеркивали их величие. По сегодняшним меркам, еда, обычная одежда и скромное жилье были очень дешевыми; но изысканная одежда, первоклассные лошади, доспехи, импортные товары и все то, что мы сегодня называем "предметами роскоши", могло стоить непомерно дорого. Мне остается лишь с грустью попросить читателя довольствоваться той шкалой ценностей для мира Людовика XI, которую предлагает контекст.

Работая над этой биографией около 30-и лет, я настолько обязан ученым, коллегам, друзьям и сотрудникам архивов и библиотек США, Англии, Франции и Италии, которые помогали мне, что я не могу придумать другого способа, как выразить им всем свою благодарность за их всегда ценную и часто бесценную помощь. Эта книга стала возможной благодаря поддержке Фонда Гуггенхайма, стипендиатом которого я был дважды — с 1957 по 1958 и с 1961 по 1962 год, Американского философского общества, предоставившего мне грант в 1959 году, и Университета Огайо, предложившего мне профессорскую должность в 1966 году. Я рад выразить особую благодарность Вернону Олдену, бывшему ректору этого университета, многим моим коллегам, а также моему редактору и другу Джорджу П. Броквею. Наконец, я хотел бы поблагодарить Кэрол, мою жену, Кэрол и Джиллиан, моих дочерей, и Керри Ахеарна, моего зятя, за понимание и поддержку которую они мне оказали.

Пол Мюррей Кендалл

Пролог

Если сегодня нас отделяет всего пять веков от Франции, которую унаследовал Людовик XI, став королем 22 июля 1461 года, то шесть с половиной веков отделяют ее от времен Карла Великого. Однако, несмотря на то, что во Франции короля Людовика ему было бы чему удивляться — огромные города, обильный торговый оборот, богатство и значимость буржуазии, обескураживающая сложность государственных учреждений, тонкость ума и изысканность манер, — Карл Великий, несомненно, чувствовал бы себя более уютно во Франции Людовика XI, чем мы, менее отдаленные во времени.

Общее ускорение эволюции, исчезновение феодализма, а затем монархии, власть буржуазии и надежды низших классов, стремительность путешествий, прогресс материализма, техники и науки, ошеломляющий парадокс сосуществования цивилизованного высокоорганизованного общества с насилием беспрецедентной интенсивности и эффективности — все это новинки и аспекты нашего времени, характерные для нашей среды обитания, из-за которых более простые времена Людовика XI кажутся нам совершенно чуждыми.

Люди времен Людовика (а до них — Карла Великого) знали, что справедливо, даже если они не всегда следовали справедливости; они знали, что существует источник милосердия, даже если они сами не всегда были милосердны; они были терпимы к бастардам и не удивлялись греху; они знали, что наказание и возмездие — справедливая цена зла, даже если не всегда в этом мире приходится расплачиваться за свои поступки; у них не было ни малейших сомнений в существовании Бога, и они так же твердо верили в распространенность колдовства, как и в силу Фортуны и ее колеса. Народные массы имели лишь примитивное представление о человеке, о функции и силе институтов власти, но, вероятно, более остро, чем мы, ценили трагикомический, абсурдный и чудесный характер самого человеческого существования. Развлечения были редкими, но очень любимыми; скука не существовала или, по крайней мере, не признавалась; хрупкость жизни была приемлемой; широко распространенные страдания и бедность не были позорными. Бесчеловечное отношение человека к своим ближним не