противоположном склоне и, наверное, уже имевшую свои виды на тонконогого копытного…

— Слышь, Андреич? Такое у меня впечатление, не внове тебе наши места. Правильно я говорю?

— Приходилось бывать, с экспедицией.

— Это которые, что ли, бабочек ловят да на булавки накалывают?

— Вроде того… Но меня-то лично кое-кто покрупней интересует. Тигр, знаешь ли. До войны чуть было не защитил диссертацию насчёт этого зверя, да вот время в мою тему такую поправку внесло, что все надо начинать сначала.

— Это какую же поправку?

— Писал о распространении, а теперь надо о… спасении.

— Ещё и тигра спасать? Ну, этот тебе не дикушка, он, я полагаю, и сам за себя постоит.

— Не очень-то у него это получается. На сегодняшний день на всю страну полтора-два десятка осталось.

От удивления милиционер присвистнул и некоторое время молча всматривался в лицо Белова: не пошутил ли? Но лицо Георгия Андреевича оставалось серьёзным.

— Ты не тово, не выдумал? Что же это получается? Теперь, значит, в цирке или там в зоопарке и показать ребятишкам некого! М-да… Живём, понимаешь, здесь и ничего такого не ведаем. И ведь добывают тигров, и сейчас добывают — слухи такие доходят. Добывают, и совесть их никакая не мучит!

К началу сумерек угадали к охотничьему «табору» — строеньицу хотя и неказистому, состоявшему всего из одной косо нависавшей стены-кровли, но обещавшему неприхотливым путникам спокойный отдых и даже некоторый комфорт: сложенная из толстых сушнин медленно прогорающая нодья всю ночь будет нести своё тепло под навес; а отсутствие боковых стен обернётся притоком свежего воздуха.

Распрягли и напоили из ручья лошадь; Мернов надел ей на морду холщовую торбу с овсом, она захрумкала, изредка шумно вздыхая. В закопчённый котелок набросали, не слишком заботясь о кулинарных пропорциях, всё, что нашлось у обоих более или менее подходящего для похлёбки. Мерное, глядя, как котелок охватывает пламя, посетовал:

— Ах, язви его!… Не мешало бы сюда ещё и ту дикушку для полного комплекта присовокупить. А, директор?

Белов кивнул. Его взгляд неотрывно буравил плотный массив ельника. Там, в кронах, происходило какое-то движение, все более заметное и наконец обнаружившее свою причину: белка перескакивала с ветки на ветку, любопытствовала.

— Ты прав. Пожалуй, кой-чего в нашем вареве действительно не хватает, — согласился Белов и, неслышно ступая, определённо осторожничая, направился в ельник.

На этот раз участковый не сразу разгадал смысл его действий. Пожалуй, что-то вроде игры затеял зоолог. С одной ели, постучав по стволу палкой, перегнал белку на другое дерево, потом, ласково бормоча что-то, вроде как приманил её поближе, потом с появившейся вдруг решительностью в движениях шагнул к ничем, кажется, не выделявшейся среди других ели и стал на неё карабкаться. Через минуту он спрыгнул наземь, и оба зрителя, Мернов с восхищением, а белка в великом гневе (зацокав и запрыгав по веткам, причём уже почти не таясь людей), догадались, что произошло ограбление: пригоршню великолепно высушенных белых грибов ссыпал зоолог в закипавшую похлёбку.

Впрочем, он — и это, как видно, особенно понравилось Мернову — сразу же восстановил справедливость: на один из сучков, с которых снял белкины грибы, наколол корку чёрствого хлеба.

Похлёбка удалась на славу. Потом, уже засыпая, Мернов признал:

— Ты, Андреич, самый что ни на есть тот… У тебя здесь получится…

Наутро, к восходу солнца, были уже далеко от «табора». Кругом расстилалась обширная гарь. Поросшая мелким ельником, ещё не скрывшим волнистого рельефа местности, залитая солнцем, она своей безжизненностью наводила уныние. Мрачно нахохлился Белов; забытый, покачивался на его груди бинокль. Мернова, сердито погонявшего по бездорожью лошадь, беспокоил цвет солнца, предвещавший, по мнению участкового, близкую оттепель.

— Ишь, золотит… — бормотал он. — Того и гляди, весь снег стает, и придётся нам с тобой, Василь Василь-ич, сани в Ваулове, кержакам на забаву, оставить. На спине меня повезёшь. Ах, язви, и седло-то я не захватил…

Белов, внимательно посмотрев на солнце, успокоил:

— Потеплеть потеплеет, но не растает. Снег на мёрзлую землю выпал, будет лежать — верная примета.

— Хорошо бы…

И вот тут Белов, немного ослеплённый солнцем, отведя взгляд в сторону, заметил на снегу цепочку следов — почти занесённых и различимых только благодаря боковому утреннему свету.

— Иван, постой-ка, — с радостной встревоженностью вскрикнул он, мгновенно соскакивая с саней. — Понимаешьли, такие следы!

— Ну и глазастый ты, Андреич. Что значит разведка! Я вот ничего не вижу. Ну что там? Уж не тигра ли пробежала?

— Увы, тигра-то на двух ногах, — разочарованно отозвался Белов. — И не бежала, а скорей всего еле-еле плелась. — Он присел возле следов и ребром ладони осторожно сгрёб с одного из них тонкий слой снега. — Странно!

— Человек, значит, считаешь? — подойдя, сказал тоже заинтересовавшийся Мернов. — Ну, охотник, допустим. Вряд ли! Что тут, в этой пустыне, делать? А зазря ноги мять наши мужички не станут.

— Не охотник, а охотница. Ты посмотри, какой след маленький. — Белов пальцем очертил след, призадумался. — Нет, пожалуй, и не женщина: шаг короткий и вес не тот… Ребёнок лет одиннадцати-двенадцати, обут в улы, прошёл вчера. Вот так.

— Убедительно расписал. Одно у меня в голове никак не помещается: зачем он в ту сторону направился? Если бы он, наоборот, оттуда шёл, то и попал бы как раз в Ваулово, а туда… Туда эта гарь проклятущая вёрст на двадцать, отлично я её знаю, в тридцать восьмом году горело, сам тушил…

— Заблудился он. Искать надо, Иван. Давай вон на ту горушку поднимемся, чтобы осмотреться. Устал он, далеко уйти не мог.

Милиционер, ворча: «Вот, язви его, и сократили дорожку», — развернул лошадь. Виляя среди ёлок, одолели подъем. Белов, стоя в санях, приставил к глазам бинокль. Сначала он видел почти неприметный пунктир следов, потом стекла приблизили ссутулившуюся у прогоревшего костерка уже припорошенную снегом фигурку.

— Ах ты!… Видно, уже замёрз. И морозу-то не больше двух градусов… Ты меня догоняй, — сказал Белов и, соскочив с саней, помчался, делая громадные прыжки, под уклон.

Так, бегом, ни разу не приостановившись, он достиг печального кострища, схватил на руки сжавшегося в комок мальчишку, расстегнул на нём утлую одежонку и приложил ухо к смугловатой груди. Вначале стук собственного сердца и учащённое после бега дыхание помешали ему слышать; усилием воли, стиснув зубы, он замер, и тогда, как бы издалека, но надёжное, слышимое, до него донеслось: «Та-да-дахх!…»

— Жив! — с шумом выдохнул он.

Когда подъехал Мернов, костёр уже