Иисус поднял голову, посмотрел на меня, не видя. Сознание пока вернулось к нему не полностью. Но вот взгляд сосредоточился.

— Кто ты? — спросил он.

— Не имеет значения, — отозвался я.

Приподнявшись с моей помощью, Иисус покачал головой.

— Я пришел к одному человеку. Если ты — не он, оставь меня.

Он был жилист и силен, несмотря на все тяготы проделанного пути, и его сопротивление заставило меня присесть.

О коне он не спрашивал, говорил со мной на грубом греческом, на каком объясняются на торжищах Западной империи. Должно быть, выучил за время странствий. Я понимал по-гречески благодаря купцам, научившим меня этому языку, когда я был в возрасте чужака — лет двадцати пяти или около того.

— Не упрямься, — уговаривал я. — Я выкопал тебя из-под снега. Кто бы еще позаботился это сделать?

Он оставался настороже.

— Откуда ты знаешь мое имя?

— В твоем вопросе ответ, — сказал я. — Правильный человек должен знать, как тебя зовут.

Иисус улыбнулся, и вдвоем мы распрямили его скованные стужей ноги. Он пошатнулся и незамедлительно оперся на мое плечо.

— Погоди, — попросил он.

Я окинул его взглядом. Сам я на полголовы выше мужчин в деревне, а Иисус намного выше меня. Волосы и борода темные, подстриженные, не слишком аккуратно, словно наспех, как обычно стригутся в пути. Глаза тоже темные, темно-карие, кажутся черными из-за бледной кожи. Здесь, на высокогорье, у всех лица цвета бурдюка из козьей шкуры.

Иисус позволил мне отвести его — точнее, оттащить — чуть повыше, и я принял это за знак доверия. Моего имени он снова спрашивать не стал. Должно быть, предугадал ответ. Я предпочитаю безличие. Если ищешь полного одиночества, не называй никому своего имени и не спрашивай чужих. Селяне до сих пор не знают, как меня зовут, а я забываю их имена, едва услышу, даже имя служки. Порой я называю его Кот, потому что ему поручено гонять крыс, которых привлекают в храм благовония и масла.

Полмили спустя Иисус выпрямился, отпустил мое плечо и зашагал самостоятельно. Мгновением позже он нарушил тишину.

— Я слышал о тебе. Говорят, ты ведаешь все на свете.

— Вот уж нет! Люди болтают, что я — сумасброд, одержимый демонами. Открой правду, тебе ведь было видение обо мне?

На лице Иисуса отразилось изумление.

— Не прячь свое знание от меня. — Я искоса поглядел на него. — Во мне все открыто. Умеющий смотреть да увидит.

Он кивнул. Да, мы доверяли друг другу.

Вскоре мы достигли моей полуразрушенной хижины. Очутившись внутри, я пошарил за потолочной балкой и достал мешочек, обернутый грязным тряпьем.

— Чай, — пояснил я. — Настоящий, не те сушеные стебли, которые варят внизу.

Я поставил на жаровню котелок с талой водой. Жаровня чуть дымила — для повседневных нужд я топил ее кизяком. И на полу хижины тоже был кизяк, смешанный с соломой. Каждую весну женщины из деревни клали свежий слой.

Иисус присел на корточки, словно крестьянин, и наблюдал за мной. Будь мне и вправду ведомо все, я бы знал, где он приучился так сидеть — среди своего народа или за время странствий. После студеного и чистого воздуха снаружи глаза моего гостя заслезились от дыма. Я откинул одну из шкур, прикрывавших окно, чтобы проветрить хижину.

— Привыкнешь, — проговорил я и повел рукой.

У меня не было намерения записывать нашу встречу, хотя подобные ей за последние двадцать лет случались совсем не часто. Во внешности Иисуса не было ничего необычного. Предрассудки и суеверия людей невежественных превращают тех, кому уготована особая судьба, в чудовищ и великанов. Наяву же все иначе. Были ли глаза Иисуса глубоки, как океан, и темны, как вечность? Да ничего подобного! Для посвященного в его взгляде присутствовало нечто, чего не передать словами, но то же верно и для взгляда деревенской простушки, которая впервые увидела свое новорожденное чадо и исполнилась любви к нему. Души все едины, только мы отказываемся это признать.

По тому же правилу все слова суть слова Божества. И это люди тоже отказываются признавать. Иисус говорил, как всякий человек, но не всякий человек говорит, как Иисус, что загадка само по себе.

В первый час нашей встречи мы попивали черный чай, заваренный на славу в честь гостя, не такой слабый, каким я пробавлялся обычно (ведь мой запас следовало растянуть на всю зиму).

— Думаю, я понимаю твои затруднения, — сказал я.

— То есть, почему я пришел к тебе? — спросил он.

— Это одно и то же. Ты нашел Бога, но этого мало. Совсем мало. Нет голода жесточе, чем тоска по вечности.

Иисус, похоже, не удивился. И то сказать — правильный человек, которого он искал, заговорил бы именно так, без околичностей. Что же до меня, я повидал достаточно пылких молодых людей, приведенных в горы видениями. Они быстро сгорали и спускались вниз, унося с собой пепел своих надежд.

— Одно — найти Божество, — продолжал я, — и совсем другое — стать Божеством. Разве не этого ты взыскуешь?

На сей раз Иисус удивился. В отличие от прочих пылких молодцов, он отыскал меня не по собственной воле: его вела невидимая рука, направлявшая и подталкивавшая, как несмышленого малыша.

— Я бы выразился иначе, — произнес он.

— Почему? Ты ведь не кощунствуешь, правда? - Я рассмеялся сухим, лающим смехом.

— Сколько раз тебя обвиняли в кощунстве? Сотню, не меньше. Не беспокойся, никто не заглядывает тебе через плечо. Когда я закрываю дверь, даже местные боги смиряются с этим.

— Но не мой.

После этого разговора мы замолчали, слушая шипение котелка с водой на жаровне. Молчание не было пустым. В нем зрело нечто, как вызревает ребенок в чреве женщины. Молчание — тайна, которую я познаю. Молчание и свет. И потому мне не составило труда увидеть свет, который принес с собой Иисус.

Было и кое-что еще. Его жизненный путь проложили до рождения. Он был молод и пока не успел разглядеть, что ждет впереди. Зато другой способен увидеть дорогу его жизни целиком. Вот почему незримая длань провела Иисуса сквозь снежную бурю — чтобы мы объединили наши видения.

Он заснул, как сидел, сломленный изнеможением. А на следующее утро начал рассказывать мне свою историю. Полумрак и холод хижины лишали его слова правдоподобия, словно превращали в фантазии. Но этого он ожидал — за минувшие годы он почти уверился, что живет не наяву, а во сне.

Я слушал его рассказ и видел куда больше мысленным взором. Вот о чем он рассказывал — насколько правдиво, судить вам.

Глава 2. Два Иуды

Низкий, звучный голос Заполнил каменное зернохранилище.

— И что дальше, братья? Когда солдаты в следующий раз придут в вашу деревню, кем вы будете? Змеей, которая кусает,