от немецких траншей. Уныло насвистывал часовой. С глухим шумом упал на дно траншеи ком земли: должно быть крыса пробежала.

Романцов нащупал в темноте пень. Действительно, с трех сторон он был обложен броневыми щитками. Старик прав. «Умный!» — с искренним восхищением подумал Романцов.

Вырыв руками ямку под пнем, он бережно положил в нее мину. Затем засыпал мину песком, но не всю: одну, обращенную к нашим позициям, сторону он оставил открытой. Хлебным мякишем он прилепил к этому месту кружок белой бумаги.

Уползая назад, Романцов часто оглядывался и видел словно светящийся в темноте белый блик. «Как бельмо». — подумал он. В этот кружок бумаги завтра утром он и будет стрелять бронебойной пулей…

Скатившись в овраг, Романцов и Курослепов возбужденно засмеялись, поглядывая друг на друга. Затем вынули кисет и курительную бумагу: трудно не курить два часа подряд.

— Состряпали пирог с начинкой! — промолвил Курослепов.

— А они не заметят?

— Полагаю, что не заметят. Зачем им осматривать землю вокруг пня?

— Иван Потапыч, а ведь мы могли бы немецкого часового в плен взять! — сказал Романцов, шагая позади ефрейтора. — Ты слышал, как он кашлял? Нам бы по ордену дали!

— Хватит тебе двух орденов, — проворчал Курослепов. — «Язык», «язык»! Завтра мы убьем знаменитого немецкого снайпера.

* * *

На рассвете Романцов приполз на свою позицию между тремя деревьями.

Курослепов лежал правее, в траншее.

Почему-то сейчас Романцову не хотелось, как в тот раз, думать о Нине, о своей любви к ней. Он думал, что скоро приползет немецкий снайпер и забьется под пень, обложенный с трех сторон броневыми щитками.

Чтобы «не засорять глаза», Романцов не смотрел на кружок бумаги, прилепленный к мине.

Изредка, как и было условлено, Курослепов стрелял из траншеи. Потом он привязал к палочке карманное зеркало и чуть приподнял его над бруствером.

И немец откликнулся. Гулко загремели выстрелы.

«Пришел, пришел», — обрадовался Романцов и вскинул винтовку.

Он теперь не боялся, что немец его заметит: вражеский снайпер стрелял по траншее, по Курослепову. Кружок белой бумаги всплыл перед его глазами с поразительной отчетливостью. Он плавно спустил курок. Бронебойная пуля пронзила мину. Взрыв был такой оглушительный, что у Романцова заныло в ушах.

Комья земли и песка падали около него на траву.

Потом что-то звякнуло о его винтовку.

Пуговица. Светло начищенная медная пуговица с выпуклой свастикой.

Это было все, что осталось от разорванного немецкого снайпера.

Романцов подышал на пуговицу, потер ее о рукав гимнастерки и спрятал в кошелек.

* * *

Романцов решил читать «Временное наставление по полевой службе войсковых штабов» после обеда — от четырех до шести: два часа, без перерыва, не слезая с нар. Он увлекся и читал до тех пор, пока тупая боль в спине не заставила его закрыть книгу.

Бесшумно ступая босыми ногами по земляному полу, он вошел к двери. Было приятно чувствовать во всем теле усталость. Он лениво потягивался.

В теплом воздухе желтое пламя спички, не колеблясь, стояло высоким узким язычком. Он выпустил через нос густую струю синеватого дыма и неожиданно вздрогнул: муравей заполз на ногу.

Вернувшись в землянку, Романцов увидел, что около его матраца стоял старший сержант Подопригора, рослый крепыш, с белорозовыми, мягкими и пухлыми щеками.

Держа в руках «Наставление», он укоризненно посмотрел на подошедшего Романцова, размашисто бросил книгу на сшитый из плащпалатки и набитый травою матрац.

— Чепухой занимаешься, Сережка! Солдат, ежели он свободен, что должен делать? Он должен спать! А такие книги для средних командиров, Для комбатов и даже выше.

Романцов миролюбиво улыбнулся.

— Я по собственному желанию.

— А твои желания перечислены в Уставе внутренней службы. — Подопригора выпятил губы: — Они должны быть подчинены воинской дисциплине.

— Дурак!

Он знал, что это неправда. Подопригора не был дураком. В мае он умело и хитро взял в плев немецкого оберефрейтора.

— Химически чистый бамбук! — Романцов сунул книгу в вещевой мешок. — Из-за таких дураков мы города и сдаем!

И эти слова были неправильные. Если бы Подопригоре приказали не отступать, он погиб бы, но не отступил.

Бойцы уже просыпались, хотя дневальный еще не объявил подъема. Иные шли в лощину к ручью умываться, другие, сочно зевая, подходили к Романцову и Подопригоре, садились рядом на нарах и закуривали.

— Я не дурак, — мерно проговорил Подопригора. — Чеши язык! Мне не обидно. В чем корень? Корень в том, что нельзя разбрасываться. В драке бить надо кулаком, а не растопыренными пальцами. Нарком приказал: изучай свою винтовку. Выполняй же этот священный приказ! А посуди, что получается, Ты не спал три часа. Значит, ночью будешь дремать на посту. Значит, ты часовой ненадежный.

— Как по нотам разыграл! — восхитился Славин.

— А у тебя, Вася, зачем в кармане комсомольский билет лежит? Чтобы членские взносы аккуратно платить? — громко спросил Романцов. — Если ты комсомолец, то всегда должен жить с плюсом. Приказ — приказом, а плюс к нему твое комсомольское желание сделать кое-что от себя. Дополнительно. От своего сердца. Ты по приказу сделаешь два шага, а я два плюс еще два. И я тебя обгоню. А ведь в бою ходят не по команде: ать-два. Ходят по присяге.

— Ты в настоящем бою еще не был, — грубо сказал Подопригора.

Бойцы заулыбались, а кто-то за спиной Романцова хихикнул. Это обидело его. Он больше всего боялся быть смешным.

— Я в атаку не ходил, — тяжело дыша, ответил он. — Моя ли в этом вина? Меня из снайперской школы выпустили в январе нынешнего года. Я три раза подавал по команде рапорт, чтобы добровольно уйти на фронт. Не пустили! Ведь меня восемь месяцев в школе учили.

— Теперь так долго не учат, — наставительно сказал ручной пулеметчик Власов.

— Нет, учат! Мой брат на двухгодичных зенитных курсах в городе Эн, — вмешался в разговор Вайтулевич. — Так и написал: я буду в городе Эн два года.

— Врешь, — хрипло сказал Власов. — Написано для агитации! Чтобы я поверил, — продолжал он, делая большие глаза, — в твои слова, если немцы в Сталинграде? Тьфу! — он плюнул и растер ботинком песок. — Глупый, неразумный ты человек! Да всякую живую душу сейчас бросают на Волгу, чтобы отбить немцев. Россия по-гиб-нет, если Гитлер через Волгу перешагнет!

— Хватил!

— Дайте человеку сказать, тише!

— Безусловно он прав.

Вернувшись с умывания, бойцы подходили к нарам, закуривали, и вскоре угрюмо молчавший Романцов оказался в плотном кольце жарко дышащих