шаг навстречу его комплименту и нежности приходилось делать ей самой.

Мня себя оберегом этой маленькой солнечной системы, кот имел что сказать не только ему, но и ей. Он полагал, что ошибаются они оба. Он прячет свои чувства, настоящие чувства! Стыдится их, ощущая себя, как снежинка, прижатая к стеклу кинжалом непреодолимой силы. А она этому потакает, спрятавшись за свои блестящие игрушки. «Если так будет продолжаться и впредь, моя милая, — сказал бы кот, — искорки твоих глаз скоро потухнут, ведь даже Солнце остывает, пользуясь только своей собственной энергией». Но кот надеялся на ее интуицию, которая должна подсказать, что делать. И он молчал.

Распахнув пошире дверь, в махровом банном халате набекрень, криво подпоясанном на мокром пузе, в комнату ввалился хозяин, громко шлёпая по линолеуму босыми ногами.

— Опять мокрый? — строго спросила его хозяйка и добавила, — ну что ты шлепаешь, как гусь лапчатый?

— Я и есть гусь лапчатый, — гордо заявил хозяин и, пузом вперед, прошествовал на середину комнаты. Ловким движением профессионального баскетболиста — прямо в центр кресла — запустил смятое в тугой комок полотенце, которым он до этого, задрав руки, тёр голову. Потом он присел около туалетного столика и, вытянув вверх руку с оттопыренным указательным пальцем, торжественно произнес: «Заусенец».

Хозяйка с присущей ей грациозностью склонила к нему длинную шею, оценив незначительность повреждения и подыгрывая ему, демонстративно нацепила на нос очки и включила настольную лампу. Заусенец был длинный, но он сам его уже обгрыз, ее помощь не требовалась. Хозяйка выдвинула свой волшебный ящик и, выудив оттуда бактерицидный пластырь, сделала заплатку. Отклонив вытянутый палец в сторону хозяина, она сказала: «Всё» и принялась легонько массировать подушечками пальцев морщинку, обозначившуюся между нежными бровками.

— Все?! — капризно пробасил хозяин.

— А поцеловать, а пожалеть? А «у кошки заболи, у собачки заболи»?! — продолжал возмущаться хозяин.

Она повернулась к нему и, улыбаясь как маленькому, ласково пригладила влажную шевелюру со словами: «Бедный ты мой гусь лапчатый».

Кот тем временем дремал на подоконнике. Это было удивительное место в квартире. Снизу его пластмассовая поверхность подогревалась потоками теплого воздуха от батареи. А в то же время кошачьего носа легким пёрышком касался просочившийся с улицы зимний ветерок. Он навевал коту фантазии о заоконной жизни: о грузовом автомобиле, громко чихнувшем выхлопной трубой, о соседском кобеле, задравшем лапу на куст под окном…

Кот грезил. Его правое ухо улавливало восторженные восклицания снежинок, с интересом глазевших на него через стекло.

— Посмотрите, посмотрите, какие у него шикарные усы!

— А глаза! Словно две янтарные луны!

— Вы видели зубы? Это не зубы, это две гряды горных вершин, покрытых белоснежными ледниками!

Левого уха кота мягко касалось миролюбивое воркование хозяев. На мордочке животного застыла такая блаженная гримаса, что можно было подумать, будто он говорил себе:

— Если и есть где-то на Земле счастье, то — вот оно!

Можно не соглашаться с усатым-полосатым, но при этом надо иметь в виду, что кошки умеют распознавать и смаковать счастливые минуты.

Знакомство

(портрет второй)

Они опять проиграли. И проиграли так обидно. Соперник, позволив им выйти вперед, как впоследствии оказалось, дал фору. На самых последних минутах с легкостью фаворита первенства так нащелкал, что стало ясно: москвичи повертели ими, как кошка пойманной мышью.

Капитан этой местной проигравшей баскетбольной команды сидел в раздевалке и чувствовал, как его прямо-таки распирает желчная и злобная досада. Она относилась, прежде всего, к нему самому, недавно назначенному на это место. «Пожалуй, твое капитанство будет недолгим, — предрекал он себе. — Надеялся Егорыч на тебя? Надеялся. И что из этого вышло?!» «Сам уйду! Нет, это — предательство. А победа была близко», — мучился он, снова и снова возвращаясь к исходному пункту своих невеселых мыслей и не имея возможности выйти из их замкнутого круга.

Фрол, друг и второй номер команды — атакующий форвард, ткнул его в спину:

— Что сидишь? Иди в душ.

Стукнув себя кулаком по колену, капитан поднялся. Стоя под душем, он изругался и исплевался, как верблюд, но облегчения это не принесло.

Тренер оставил основательный «разбор полетов» на потом и после нескольких общих в данной ситуации фраз приступил к культурной программе на сегодня. Эта программа была его «священной коровой». Дело в том, что их «Метротрамовец» проводил матчи в рамках первенства метрополитена среди команд крупных городов, где собственно и функционировало или строилось метро. Каждая поездка на игру сопровождалась посещением местных достопримечательностей, среди которых обязательным пунктом была художественная галерея. Идея тренера была проста: развивая чувства и цепкость глаза, активизировать работу подкорки, интуиции, позволяющих подмечать зарождение комбинаций и ускорять взаимодействия. Эта стратегическая задача была тайным козырем тренера, так сказать, козырем отложенного действия, когда начнут проявляться ее результаты. Игроки посмеивались над Егорычем, считая культурную программу чем-то вроде психологической разрядки, хотя Третьяковка и Русский музей уже перестали быть для них пустым звуком.

Вот и сегодня они встретили смешками информацию тренера:

— Неужели в консерваторию поедем?

— Бери выше — на балет!

Тренер, подумав о том, что огрызаются, значит, ожили, объявил ланч на открытой террасе ресторана, что располагался на набережной, и прогулку на катере по Волге. «На теплоходе держаться кучно», — предупредил он…

Старенький метротрамовский автобус притормозил около речпорта, ожидая, когда крытый грузовой фургон освободит место у тротуара. Затор произошел из-за конфликтной ситуации, которая была в самом разгаре. Щуплый мужчина ругался с водителем фургона, перекрикиваясь через полураскрытую дверцу кабины. Щуплый тыкал в стекло кабины свернутым в трубочку договором. Около распахнутых створок задней части фургона нервно топтался грузчик.

Цепкий взгляд капитана команды, который с безучастным видом сидел у окна, вычленил поникшую фигурку девушки, тихо стоявшей около громоздкой арфы, неловко примостившейся на краю тротуара напротив служебного входа. Арфистка зябко куталась в плащ от порывов волжского ветерка, еще холодного в начале апреля. «Ну и угораздило же тебя, малышка, играть на такой бандуре», — грустно усмехнулся он.

Тем временем конфликт, пройдя кульминацию,