Костёр и Саламандра. Книга первая

… Но раз уж объявился в аду — так ты пляши в огне!

А. Башлачёв

* * *

Я вошла в историю накануне своего семнадцатилетия. Поздно вечером, уже ночью практически.

Заканчивался день Семи Благих Мучеников, так что погодка стояла соответствующая. Осенняя ночь темней тюрьмы, штормовой ветер и дождь. Будь у меня в тот момент дом, не было бы в мире сил, способных выгнать меня из тёплой гостиной в такую паршивую погоду. Но эти припёрлись. Охота пуще неволи.

Я до сих пор не понимаю, что их так тянуло в балаган на ночные представления. Что-то мне подсказывает, что не из-за Блондинки они туда шлялись: таких, как она, можно купить в порту или в любой улочке, которая примыкает к порту, по дешёвке, в любое время суток, с гораздо большим комфортом. Вряд ли из-за Жирдяйки, хотя они ржали, когда она выползала на арену. Совсем сомнительно, что из-за Бороды: Бороду для того и держали, чтобы она бесила лохов.

Скорее всего, они хотели Кликушу и меня. И Горлодёр об этом знал. Именно поэтому и выгонял на манеж либо её, либо меня, по одной на вечер — хорошенького понемножку. Поэтому и платил нам на десятку больше, чем другим уродкам.

Но и работали мы тяжелее, чем все остальные. Остальным достаточно было просто кривляться. Мы с Кликушей продавали побольше, чем возможность на нас поглазеть. По моему ощущению — даже больше, чем Блондинка продавала какому-нибудь везучему лоху после представления. По моему ощущению, такие вещи вообще нельзя продавать. Но у нас выхода не было.

Кликуша, несчастная старуха, оказалась в тягость собственным детишкам — и они постепенно выжили её из дому. У меня дома просто не было. Дома не было, семьи не было и ничего не было. Жизни я тоже запросто могла лишиться в любой момент.

Осталась у меня тогда только Тяпка. Последнее сокровище, друг и дорогая память. Помогала мне выжить.

В тот вечер я очень хотела отмазаться. Вообще-то имела право: не моя очередь. Но Кликуша приволоклась в фургон, который я делила с Бородой, поскреблась в дверь, как промокшая собака, — и, как только я открыла, шустро просочилась к жаровне. Развесила на спинке стула свою мокрую шаль и начала сипло хныкать:

— Клешня, доченька, ты видишь, какое дело: простыла я, совсем без голоса. Ты бы меня заменила сегодня, а?

Тяпочка, которая всегда чувствовала то же, что и я, высунулась из-под койки и сделала ей «кусь»: щёлкнула клыками у самых её пальцев. И Кликуша тут же взвизгнула:

— Детонька, ну я ж просила! Ну убери тварь, не могу!

Взбесила меня.

— Ты не можешь, — говорю, — значит, и я не могу.

Она заюлила, начала ныть, клянчить, умолять, бедная, несчастная, больная бабушка — и в конце концов я рявкнула:

— В последний раз! Запомнила? Теперь отвали, дай мне одеться.

Есть люди, которым легче дать, чем отвязаться.

Борода всё это слышала и хихикала. Её искренне радовал любой скандал вообще, хоть самый мелкий, но в данном случае — особенно. Злорадствовала. Ей приходилось выступать каждый день, и она считала, что у меня незаслуженно привилегированное положение.

— Зря отказываешься, — сказала она, когда Кликуша ушла. — Ты бы могла та-ак прогреметь! Знаешь, какое сделать представление⁈ Уж-жасное…

А я напяливала на кринолин чёрную юбку с якобы обтрёпанным подолом и думала: ещё не хватало мне стать звездой балагана уродов. То есть — ладно, я, конечно, урод, но не до такой степени, чтобы зарабатывать этим на жизнь. Всю жизнь.

Я смотрела, как Борода причёсывает свою знаменитую бороду, чёрную и кудрявую бороду, которая смотрится с глубоким декольте особенно гадко, и убеждала себя, что здесь, по крайней мере, тепло и безопасно.

Мне здесь даже на манеже было безопасно.

Любой меченный проклятием чувствует такие вещи. Дар — как барометр; за всё время, которое я вкалывала на Горлодёра, он ни разу не упал. Только великая сушь.

Лохи, конечно, приходили на меня поглазеть, потому что им хотелось побояться. Но боялись они не всерьёз, так, щекотали себе нервы… Думаю, они меня тоже не воспринимали как угрозу.

Для тех, кого ты развлекаешь, ты — ручной.

Как забитый и беззубый цирковой лев: бежать некуда, Чёрный Юг далеко.

А Борода задумчиво сказала:

— Ну и страшна же ты!

И я машинально огрызнулась:

— На себя посмотри.

— Если я бреюсь, — сказала Борода самодовольно, — я похожа на женщину.

Я даже спорить не стала. И не взяла муфту.

Отец мне говорил: «Цветик, всегда носи муфту, не забывай. Клеймо провоцирует людей», но я и без него знала. Клешня. Сколько себя помню — столько помню это словцо. Отец проговорился, что мать упала в обморок, когда рассмотрела меня сразу после родов. А придя в себя, прошептала: «Боже мой, клешня… »

Что уж о чужих говорить…

У меня на левой руке восемь пальцев: четыре с одной стороны ладони, четыре с другой. Рука похожа даже не на крабью клешню, а на самого краба или паука — люди шарахаются с визгом. Поэтому цветик носит муфту… когда не выходит на манеж. На представлении я показывала, чем я урод: вот, клеймо Тех Сил у меня. Вот. Настоящее.

Не то что у остальных в балагане. У них — так, игра природы, полные пустяки. Занятно и удивительно, но не ужасно. Даже у Кликуши не так ужасно, хотя искра Дара есть и у неё. Позволяет ей видеть тень близкой смерти: хоп — и припадок. Бьётся в корчах: «Рядом с тобой смерть! Смерть! Вижу смерть!» — омерзительное зрелище. И клейма у неё нет, только исключительно мерзкая рожа.

У меня совсем другое дело.

Некромантия, тёмный Дар, обычно передаётся по мужской линии. Не в моём случае.

Мои родственники, которых я помню, до моего рождения считали, что Дар в нашем роду угас. Стёрся о время. У прадеда не было вообще. У деда не было вообще. У отца — еле-еле теплился. И никакого уродства, никаких знаков Тех… и вдруг рождаюсь я.

Тварь тьмы.

С такой красотой.

Жалкая девчонка. С сильным Даром, с ярким, с настоящим, про который говорят, что у женщин такого не бывает.

Всё бывает в нашем лучшем из миров.

Я накинула плащ с капюшоном, свистнула Тяпку, вышла в сумерки, под дождь. Мелкий Флик крутил механический орган, и дождь смешивался с мрачным и тревожным маршем, который должен был создавать у лохов правильное настроение.

У балагана лохи толпились под газовым фонарём, мокрые, тёмные. Горлодёр орал, что удивительное, вот прям удивительное, кошмарное, вот прям кошмарное — незабываемые впечатления, испытайте ваши нервы, мессиры! Ни одной тётки среди лохов не виднелось: порядочные, так сказать,