догадаться было нетрудно.
Зачем они звонят? Не для того, чтобы передать информацию. Для этого автоответчик отлично бы подошел. Именно для того и придуман. “Дорогой Сергей, звонил тот-то, перезвони мне по такому-то номеру”. Ту-ту-ту-ту. И Сергей перезванивает.
Но им не нужно, чтобы я перезвонил.
А что нужно?
Нужно узнать, дома ли я.
А зачем?
А чтобы конкретно подскочить и разобраться. А иначе зачем бы?
Спасибо Шуре. Они мне из-за той ерунды насчитали пеню. И теперь хотят получить свое. Если удастся.
Почему раньше не подскочили? Может быть, у них не было адреса. А теперь есть. Если на телефонной станции не дают, значит, можно посмотреть в базе данных. Компакт-диски на каждом углу продаются. Сунул в компьютер – и вся недолга. Как на ладони…
Кроме того, меня и впрямь не было. А теперь я есть. Сейчас зазвонит телефон, я подниму трубку… ага, появился, сучок.
Поехали, ребята, подскочим конкретно.
Наверное, это жжение и называется тупым отчаянием.
Я подошел к окну.
Снег. Тишина.
Я представил себе, как, например, выхожу из подъезда на их зов.
Обе руки в карманах куртки. В правой – раскрытый нож. Их будет двое. Женюрка – невелика фигура. Но тоже чувак с закалочкой. Со счетов не сбросишь. Все равно – Женюрка подождет. Сперва второго. Кто бы ни был. Вместо “здрасти”. Без раздумий. Этого они не ждут. Они ждут страха. А как последствия страха – денег.
А я им вместо этого – перо. И шаг назад. И снова – уже второго, если успею.
Потом… потом… что потом?
Стоит ли думать, что потом?
Думать всегда стоит.
Потом маячат большие сложности. “Тут парень из девятнадцатой двух дружков у подъезда зарезал!..” Все всё видят. Не скроешься.
Не в тайге. Значит, тюрьма – конечно, если они меня сами не угрохают. Превышение пределов необходимой самообороны. Или другая лабуда. И денег у меня нет, чтобы заплатить адвокату. Или следователю.
Вот такой расклад.
Денег у меня нет, снова простучало в голове.
А в тюрьме мне делать нечего. У меня и здесь дел по нижнюю губу… третий год не разберусь со своими делами.
Выходит дело, встречаться с ними мне нельзя. Если гора не идет к
Магомету… что дальше? В моем случае должно выглядеть примерно так: гора прется к Магомету (не страшно ли?), а Магомет от нее – деру… А куда? Есть куда. Ключи от коноплянниковской квартиры
(ныне, впрочем, будяевской) у меня. Даже кушетку оттуда еще не увезли… Несколько дней перекантоваться, а там видно будет.
Денег у меня нет, пробарабанило в затылке, отозвавшись болью.
Точнее, есть немного. Как раз Кастаки долг вернуть.
То есть опять нету.
Зато есть деньги, которые лежат в сейфе “Святогора”. Правда, не мои.
Я кидал в сумку пожитки. Свитер, рубашки, джинсы, зубная щетка, бритва… да, автоответчик не забыть.
Но уж если мне скрываться, то почему только от горы?
Тридцать шесть тысяч стодолларовыми купюрами.
Кроссовки в пакет. Так. Что еще? Стоп, вот эту кипу тоже.
Должна быть от честности хоть какая-нибудь польза? Или как?
Честный, честный, честный – и в конце концов за это ни копейки денег. Или: честный, честный, честный – и в конце концов за это тридцать шесть тысяч. Стодолларовыми купюрами.
Пакеты в левую руку. Сумку в правую.
Без четверти восемь. Но депозитарий “Святогора” работает до девяти.
И все мои проблемы будут решены.
Мало?
Гора так гора. Тикать так тикать.
Я покидал вещи в машину и выехал со двора.
В десять минут девятого я был у входа в “Святогор”.
– Слушаю, – равнодушно проговорил динамик.
– Вход-выход, – сказал я.
Тягомотина прохода. Двери, двери…
Клерк разглядывает паспорт.
Набираю код. Запиликало. Можно идти.
Чего я жду?
– Вот на это имя, – говорю я чужим голосом.
Совершенно не мой голос. Как будто с магнитофонной ленты.
Рывком протягиваю паспорт Будяева.
Клерк смотрит на меня странно. Хочет что-то сказать, отводит глаза. Потом спрашивает:
– Доверенность?
– Пожалуйста.
Заполняет бланки.
Расписываюсь: “По доверенности – Капырин”.
Через несколько минут открыты два сейфа.
Вынимаю кассету из своего, сую в новый, на имя Будяева. Его кассету, пустую, в свой.
Еще есть возможность. Еще есть… Господи, слава богу: уже нет – я повернул ключ.
Кончено.
Этот ключик поворачивается только в одну сторону.
Тридцать шесть тысяч лежат в сейфе Будяева. И никто не имеет права доступа. Кроме него.
– Теперь уж сами, Дмитрий Николаевич, – бормочу я. – Сами за своими денежками… будь они трижды неладны.
– Что? – удивленно спрашивает служитель.
– Ничего.
Никто не видит. Некому похвалить. Да и не за что. Ну и черт с вами. Черт с вами со всеми, в конце-то концов. Мне плевать на все. Делайте что хотите. А я играю в паровозик: ту-ту-ту-ту-у-у-у-у-у-у-у-у-у!..