развлечения сопровождающим истерическим лаем всех идущих и едущих. “Ну чего, дурак? Кто тебя трогает?!” Он недовольно отводит морду в сторону, делая вид, что я ему совсем неинтересен со своей моралью.
Как-то вырвавшись, он повалил соседского мальчика, но не тронул, только слюняво дышал ему в лицо, искаженное криком. Испуг лечили по бабкам, вроде отошел, да и ротвейлеру повезло – не пристрелили и не подкинули какой-нибудь отравы. Как раз совпало, что перед отцом мальчика маячила большая должность в районе, и он уклонился от конфликта, способного вызвать нежелательный резонанс. Впрочем, на свободе, гуляя с хозяином, пес довольно добродушен. Но зато на службе выкладывается до последнего – работа есть работа. “Чаппи” просто так не дают.
У Петра Васильевича выполняет эту же работу существо раз в десять меньшее, с нежным тургеневским именем Ася. Смысл собачьей жизни в деревне вполне очевиден, да и условия ее близки к нормальным. А что под видом любви к собакам творится в городах? Массовая и невротическая потребность в существах более низкого порядка, на которые, как на экраны, можно безнаказанно проецировать самого себя.
Чего не можешь ты, может твоя собака. В охотку лаять на ближнего, оскаливаться и даже кусать. В том числе удобрять газоны, гадить в песочницах и непринужденно совокупляться на глазах у всех.
Думаю, что именно в результате этой проекции и возникает пресловутая похожесть собак на своих хозяев, возрастающая с годами. Обратный, облагораживающий процесс, видимо, также возможен. Но его результаты не становятся достоянием широкой общественности. Все-таки как-то неловко быть похожим на свою собаку. Да, одни любят собаку в себе, другие – себя в собаке.
На самом краю бывших Ям, – всего-то, оказывается, и занимали они с полгектара, – вниз к реке по коровьей дороге стоит еще один дом, точно такой, как у пана Юзика, но из красного кирпича и на открытом месте, поэтому и кажется гораздо больше. Тоже три уровня. Продается.
Еще без внутренней отделки, только каркас под крышей. Но что-то покупать никто не торопится. Пока регулярно сажают картошку, огурчики-помидорчики выращивают. Облепиха на краю участка возле дороги вымахала выше человеческого роста. Строил бывший военный, не потянул. Последний дефолт сбил его с ног. Деньги нужны, чтобы дать сыну высшее образование.
В тещином доме – бывший тренер по борьбе. Представляться не приходил, хотя черепицу свою пристраивал возле нашего забора. Сейчас торгует какой-то водой. Друзья, которые частенько наезжают на иномарках, судя по комплекции, тоже борцы. В прошлом. Сейчас они борются на скользком ковре жизни, и довольно успешно. В новое время оказались жизнеспособны союзы, лишенные всякой идеологии, но со своей давно сложившейся иерархией, что позволяет выступать как целое. А любое прочное единство в эпоху разброда – залог успеха и процветания.
Опять блаженно закрываю глаза – чтобы лучше видеть. Река у меня за спиной, немного левее, до нее от красного дома метров сто, а от меня и все двести. Она блестит излучиной, петляет дальше, место так и называется – Луки. Потом сужается, торопится, чтобы наконец вольно раскинуться и передохнуть в большом и глубоком омуте, где и сегодня можно поймать приличную щуку. Река словно нежится, вбирая в свое широкое зеркало облака и нависшие вербы, пока наконец со вздохом – обречена течь – не устремляется дальше.
Все еще медленно течет мимо нарядной бани с черепичной крышей, расположившейся на противоположном берегу. Но там уже другая страна
– “Полифем”, детище господина Е. Б. Он был его циклопический и безумно вращающийся глаз. Но некий мужичок-одиссей, глава коммерческого банка, отнял у него эту страну за долги.
“Полифем” создавался в начале перестройки для выживания довольно большой группы единомышленников, обретавших единство в дружном отталкивании от прошлого. Когда не стало от чего отталкиваться и чему показывать фигу в кармане, исчезло и единомыслие. Сейчас каждый откровенно гребет только под себя и надеется выплыть, только потопив другого. От единомышленников вскоре остался лишь сам господин Е. Б.
– отшил даже родного племянника, какое-то время смотревшего на него как на бога. Мыслить в одиночку оказалось намного приятнее и выгоднее. Но, к сожалению, все заработанные деньги уходили на банкеты, фейерверки, на прихотливые маниловские затеи.
Для начала “Полифем” реализовал мечту социализма – дал каждому по грядке. Некоторое время по инерции горожане даже копались в них. Но постепенно “Полифем” превращался в элитарный источник житейских радостей и удовольствий, доступных за конвертируемую валюту, – от баньки и ресторана на лоне природы до прогулок на лошадях (верхом и в колясках). Прикрыто все это приятное заведение вывеской музея старого крестьянского быта и ремесел. Особо ценятся экскурсии с дегустацией фирменного напитка.
Тихое лирическое место незаметно превратилось в шумное и злачное.
“Засрал все окрестности!” – жалуются мужики. Больше всего донимают всяческие юбилеи, которые любят отмечать на лоне природы новые и не очень новые господа. Их веселье – с музыкой и песнями – накрывает весь сельсовет. Особенно достают они соседку Дусю, которая здесь постоянно: “Бухают и бухают! Сил моих нет! Услышит меня Бог! Два раза горели, сгорите и в третий!”
Первый раз сожгла баню парочка из Америки. Американка чесала по февральскому снегу босиком и в одной простынке. Гены, очевидно, наши.
Сквозь “полифемовскую” баню прошли все, кто так или иначе претендовал на власть, на реальное участие в политической жизни – поскольку претендовал на это и сам господин Е. Б. Но баня бесследно смывала все претензии и надежды. Тщательно пропаренные, хорошо отхлестанные вениками деятели вместе с потом теряли и политический вес. В тоге античных амбиций торжественно появляется в бане некий величественный Зенон, а выходит просто какой-нибудь расслабленный современный Поздняк. Правда, забраковал его сначала сам господин Е.
Б., а потом уж избиратели.
Есть в этой бане нечто таинственно-загадочное. Уже два раза она сгорала дотла, словно не выдерживая температуры распаленных страстей. Я думаю, что иметь такую баньку для замывания оппозиции – мечта любого президента. Хотя, как всегда, все объясняется довольно просто: построенная мужиками, на колхозном лугу, у простой деревенской речки, – санэпидстанция деликатно потупила взор, – банька невольно пропиталась их мыслями и настроениями, честно нейтрализуя, хотя и не совсем понятным образом, замыслы тех, кто в ней парится и бражничает.
Общественная баня вместе с бывшей прачечной – память о председательстве брата моей