мог сразу подняться и выложить все это.

— Хорошо, — сказал я, — хоть сейчас я и не вижу в этом никакой для нас необходимости, но я, разумеется, в твоем распоряжении.

Мой голос прозвучал, пожалуй, несколько удрученно, хотя я изо всех сил старался говорить как можно бодрее. Однако прошел всего лишь месяц после нашего дела на Бонд-стрит, и мы, безусловно, могли позволить себе законопослушный образ жизни хотя бы в течение ближайшего времени. Мы почти благоденствовали. По совету Раффлса я написал две вещицы и, вдохновляемый им, как раз работал теперь над статьей о нашем собственном похищении драгоценностей. Так что я был сыт тогда приключениями такого рода. Я полагал, что мы должны уметь вовремя останавливаться, и не видел смысла в желании вновь рисковать прежде, чем это будет необходимо. С другой стороны, мне не хотелось показывать, что я хоть в какой-то мере склонен нарушить обещание, данное мною месяц назад. Раффлс угадал направление моих мыслей.

— Необходимо ли это, мой дорогой Кролик? Разве писатель сочиняет только тогда, когда его прижимают обстоятельства? И разве художник рисует лишь из-за куска хлеба? Должны ли ты и я идти на преступление, побуждаемые теми же самыми мотивами, что Том или Дик из лондонских предместий? Ты огорчаешь меня, Кролик! И не надо смеяться, потому что мне действительно горько. «Искусство для искусства» — какой дурной, хотя и модный, штамп. Должен, однако, сознаться, что он импонирует мне. В данном случае я руководствуюсь побуждениями исключительно чистыми и бескорыстными, ибо я весьма скептически отношусь к тому, что мы когда-либо сможем сдать столь примечательные камушки. Но если после сегодняшнего ужина я не предприму попытки овладеть ими, я никогда не смогу вновь ходить с высоко поднятой головой. — Он замолчал и подмигнул мне, сверкнув глазами.

— Нам надо как следует обдумать это дело, — сказал я, не найдя другого ответа.

— А ты считаешь, что оно могло бы столь сильно захватить меня, даже если бы не требовало этого? — воскликнул Раффлс. — Дорогой мой дружище, если бы я только мог, я бы ограбил даже сам собор Святого Павла. Но я не могу сунуть руку в кассу магазина, воспользовавшись невниманием продавца, как и не могу стащить яблоки из корзины какой-нибудь старушки. Даже то небольшое дельце, которое мы провернули в прошлом месяце, в общем-то плохо пахло, но нам некуда было деваться, и, смею надеяться, в некотором смысле его спасла общая стратегия замысла. В данном же случае риск куда более благороден, дело намного интереснее, ибо нам гордо заявили, что готовы дать отпор. Национальный Английский банк был бы идеальной мишенью для кражи со взломом. Однако эта операция потребовала бы по меньшей мере дюжину таких же, как мы, ловких ребят, а ее подготовка заняла бы многие годы, меж тем как Рубен Розенталь — гусь вполне приличных для тебя и для меня размеров. Мы знаем, что он вооружен. Мы знаем, с каким умением ведет бой Билл Первис. Допускаю, что операция будет не из легких. Но что из этого, мой добрый Кролик, что из этого следует? Да то, что наши замыслы, должны быть шире наших возможностей, мой дорогой мальчик. В противном случае на кой черт существуют всемогущие небеса?

— Мне бы не хотелось, чтобы наши желания пока превосходили наши возможности, — ответил я со смехом, так как воля Раффлса была просто неотразимой. Несмотря на остававшиеся у меня сомнения и легкие приступы малодушия, его замысел уже начал захватывать и меня.

— Во всем можешь положиться на мою персону, — сказал он. — Я не брошу тебя в беде. Кроме того, я надеюсь, что основные трудности лежат, как говорится, на поверхности. Оба эти типа пьют как черти, и это должно в значительной мере все упростить. Но нам надо набраться терпения и понаблюдать. Вероятно, обнаружится дюжина способов, с помощью которых можно было бы провернуть это дело, но нам придется выбрать только один. В любом случае это означает, что за домом следует установить наблюдение, хотя бы в течение недели. А возможно, потребуется и значительно больше времени. Но дай мне одну неделю, и я смогу определиться более точно. Разумеется, это только в том случае, если ты даешь согласие участвовать в этом деле.

— Ну конечно же, я согласен! — ответил я с негодованием. — Но почему я должен дать неделю тебе? Разве мы не вместе будем наблюдать за этим домом?

— Нет, Кролик: два глаза ничем не хуже четырех, а места занимают куда меньше. Всегда, когда это возможно, охотиться следует поодиночке. Что это ты так расстроился? Обещаю тебе, когда придет время, и на твою долю выпадет большая работа. Не переживай, скучать ты не будешь. И если нам повезет, один из пурпурных бриллиантов поступит в полное твое распоряжение.

В целом, однако, эта беседа не слишком-то меня вдохновила — до сих пор помню, какой сильный приступ депрессии начался у меня после ухода Раффлса. Я понял, сколь безрассудно предприятие, на участие в котором я дал свое согласие. Это было чистое, ничем не замутненное, абсолютное безумство. Но пристрастие к парадоксам, которыми Раффлс буквально упивался, и его несколько легкомысленная казуистика, к которой тем не менее он относился с определенной долей серьезности и которая обретала при его присутствии видимость полного правдоподобия исключительно благодаря магнетизму его личности, теряли всю свою притягательность в периоды трезвого размышления. Я восхищался тем духом чистого озорства, из-за которого он, казалось, был готов пожертвовать своей свободой и своей жизнью, но, хладнокровно все взвешивая, я отнюдь не находил этот дух сколь-либо заразительным. Тем не менее мысль отказаться от участия в авантюре мне даже не приходила в голову. Напротив, предписанная Раффлсом задержка вызвала у меня чувство нетерпения. И, возможно, это чувство, а также скрытое раздражение в значительной мере поддерживались во мне обидой на его самоуверенную решимость со всем управиться без меня, вплоть до самого последнего момента.

Мысль о том, что таковы уж характер этого человека и его отношение ко мне, совсем не утешала. В течение почти целого месяца, как я имел основание полагать, мы были самыми ловкими ворами во всем Лондоне, и все же наши отношения, как это ни странно, нельзя было считать вполне близкими. Несмотря на всю свою очаровательную открытость, А. Дж. Раффлс хранил в себе налет какой-то капризной, почти нескрываемой сдержанности, которая меня крайне раздражала. Это была инстинктивная скрытность закоренелого преступника. Он предпочитал держать в тайне даже кое-что из тех обстоятельств, которые, несомненно, представляли