удовлетворялись.
«Продолжительность жизни ощущается количеством событий, впечатлений. Поэтому детство, отрочество и юность — это дорога длинная, И увлекательная… Когда же открытий и неожиданных впечатлений становится всё меньше, дни и годы мелькают незаметней и незаметней», — предсказывала мне Катя, желая, чтобы я ценила младую пору.
С Катей поделился этим опытом её отец, которого она называла папой. Профессия музыканта-аккомпаниатора не требовала такой твердости, смелой неколебимости, как профессия хирурга-кардиолога, державшего на ладонях людские сердца. Мягкое «папа» тут, вероятно, не подходило.
О матери своей Катя не поминала. Мать ушла… но не из жизни, а к другому мужчине. Катя, в те дни подросток, восприняла её уход как предательство. И осталась с папой… Который искренне убеждал её, что остаться с ним, нелюбимым, было бы оскорблением именно для него. Может быть, папа, то и дело хворавший, не надеясь на здоровье своё, подсказывал Кате необходимость неразрывности с покинувшей их мамой. Она с папиным мнением не соглашалась, чутко прислушиваясь к нему во всём остальном. Он ненавязчиво учил дочь не поддаваться только собственным мнениям и уменью прощать. Он приобщал её к искусству терпимости, доброты, которым она овладела навсегда.
Папу вместе с ней почитала и её закадычная подруга Лена. Можно сказать, что Катин папа-гуманист в значительной степени воспитал и мою маму. Против чего не протестовали её вечно занятые родители — таинственные, намертво засекреченные учёные.
— Хочешь, я расскажу, как мы познакомились с твоим отцом?
— Вы одновременно, обе сразу… с ним познакомились?
— Так получилось, что на выпускном вечере моего курса в Институте культуры, среди песен и танцев, ко мне подошла секретарша ректора и с грустью сказала: «Сейчас звонили… Ты не волнуйся, но у твоего папы во время концерта, где он аккомпанировал, прямо на сцене… случился сердечный приступ».
— Представь, я сейчас слово в слово восстановила, как она, перекрывая музыку и веселье, меня известила. Папу надолго уложили в больницу. Врачи разводили руками: дескать, сердце слишком изношено, — и они не видят путей к излечению.
Папой я с детства гордилась. Он слыл первоклассным аккомпаниатором… Помню, когда он, еще не из-за грозной болезни, а просто из-за простуды, но с высокой температурой, был прикован к постели, прославленный актер отменил свой концерт, перенес его до папиного выздоровления. Впрочем, не в этом дело… Он просто был самым родным и авторитетным для меня человеком. Когда с ним случился сердечный приступ, твоя мама, прослышав, что есть уникальный, хотя и молодой, хирург-кардиолог, свершающий чудеса, делающий на сердце фантастические операции, пробилась вместе со мной к тому хирургу… Он сделал редкостную для тех времен операцию, — и сердце папино заработало, будто недавно родившись. Я не сомневаюсь, что это и Лена продлила жизнь моему папе. А сердце Волшебника, несмотря на тяжкую усталость, сразу и навсегда покорилось твоей маме…
— Ну, а дальше… если не трудно?
— Твоя мама воскликнула, обратившись к будущему супругу: «Вы- волшебник!» Та хвала неотвратимо к нему прижилась. И не звучала чрезмерностью: он, в самом деле, явился нам и остался Волшебником. Не показным, а безупречно смелым и честным. Если гарантирует, что избавление от беды наступит, можно считать что оно уже наступило. А если за операцию не берется, стало быть, браться за нее бессмысленно. Но умеет при этом не лишать веры в спасение… Расхожую фразу, гласящую, что «надежда должна умирать последней», Волшебник заменил убеждением, что надежда вообще не должна умирать.
Он, не терпящий бахвальства и излишних превозношений, прозвища как бы не замечает, не стал от него скромно отмахиваться: любящие, а еще сильней — обожающие! — хотят, чтобы любимые ими гордились. Он принял не кем-то мимоходом адресованную ему гордость, а персональную гордость Лены. Отец, как тебе известно, не тяготеет к сентиментальности. Для профессии хирурга необходимы твердость и даже отвага! Готовность подчиняться мягкости одолевала его в отношениях с мамой. И больше ни с кем…
— Ну, а потом? — не уставала допытываться я.
— Моего папу спасли тогда твои будущие родители.
Но уберечь от другого, давно притаившегося почечного заболевания, оказался не в силах никто.
Даже твой отец: то была, к несчастью, не его сфера. Через два года и пять с половиной месяцев папа погиб. С чем до нынешних дней не могу смириться…
Годы, месяцы, дни… Когда мне стукнуло пятнадцать с хвостиком, наружу с трудом пробился вопрос, который давно уж напрашивался. — Только не обижайся… — На близких обижаются, как правило, глупые люди. Папа часто повторял: «Если говорит умный, надо прислушаться, а если дурак… что на него обижаться?». Я осмелела. — Почему ты, такая красивая, до маминого ухода… не выходила замуж? Ведь, наверно, и тобой покорялись? — Меня это не интересовало. — Почему? Застыло долгое молчание. Я отвечала на него своим осторожным, но и любопытным молчанием. Наконец, она, напрягшись, ответила: — Потому что очень, но безответно любила. Снова повисла тишина. Взаимная… Преодолев её, я опять отважилась: — А кого? — Ты разве не догадалась? Любила отца. — Своего? — Своего я звала папой. — Тогда, может… моего? — Твоего. Я давно это подозревала. И всё же, услышав непосредственно от нее, обомлела. — И мама знала? — Конечно. У нас не было друг от друга секретов. — И как же она реагировала? — Очень меня жалела. А себя неизвестно в чем упрекала… Я её успокаивала. Она меня, а я её… Так и должно быть между подругами закадычными. А между обыкновенными всяко бывает: сегодня одно, завтра — противоположное. — И не ревновала? — В отца твоего влюблялись и влюбляются, я думаю, все пациентки. И все его коллеги женского пола. Так мне представляется… Но маме ничего не грозило! Когда собирались гости, она усаживала отца между собой и мною: меня — справа, а сама устраивалась слева, поскольку слева билось отцовское сердце. Трудно во всё это поверить: надо было наблюдать наше с нею былое братство. Нет, не былое, — оно продолжается. — Чтобы сохранилась семья? — Вслед за мамой я жалела Катю. — Но сейчас, когда мамы нет, отец мой… — Так же, как и тогда, верен ей, — перебила она. - Перед этим следует преклоняться! Я на подобные его чувства не претендую. Вижу каждый день, забочусь о вас как могу… Для меня и достаточно. — Но вы же с ним… — выдавила я из себя. — У вас могут быть дети. — Ребёнок у нас одна ты. Мамино продолжение…
Годы, месяцы, дни… Когда мне стукнуло пятнадцать с хвостиком, наружу с трудом пробился вопрос, который давно уж напрашивался. — Только не обижайся… — На близких обижаются, как правило, глупые люди. Папа часто повторял: «Если говорит умный, надо прислушаться, а если дурак… что на него обижаться?». Я осмелела. — Почему ты, такая красивая, до маминого ухода… не выходила замуж? Ведь, наверно, и тобой покорялись? — Меня это не интересовало. — Почему? Застыло долгое молчание. Я отвечала на него своим осторожным, но и любопытным молчанием. Наконец, она, напрягшись, ответила: — Потому что очень, но безответно любила. Снова повисла тишина. Взаимная… Преодолев её, я опять отважилась: — А кого? — Ты разве не догадалась? Любила отца. — Своего? — Своего я звала папой. — Тогда, может… моего? — Твоего. Я давно это подозревала. И всё же, услышав непосредственно от нее, обомлела. — И мама знала? — Конечно. У нас не было друг от друга секретов. — И как же она реагировала? — Очень меня жалела. А себя неизвестно в чем упрекала… Я её успокаивала. Она меня, а я её… Так и должно быть между подругами закадычными. А между обыкновенными всяко бывает: сегодня одно, завтра — противоположное. — И не ревновала? — В отца твоего влюблялись и влюбляются, я думаю, все пациентки. И все его коллеги женского пола. Так мне представляется… Но маме ничего не грозило! Когда собирались гости, она усаживала отца между собой и мною: меня — справа, а сама устраивалась слева, поскольку слева билось отцовское сердце. Трудно во всё это поверить: надо было наблюдать наше с нею былое братство. Нет, не былое, — оно продолжается. — Чтобы сохранилась семья? — Вслед за мамой я жалела Катю. — Но сейчас, когда мамы нет, отец мой… — Так же, как и тогда, верен ей, — перебила она. - Перед этим следует преклоняться! Я на подобные его чувства не претендую. Вижу каждый день, забочусь о вас как могу… Для меня и достаточно. — Но вы же с ним… — выдавила я из себя. — У вас могут быть дети. — Ребёнок у нас одна ты. Мамино продолжение…