кронами деревьев. Утро было ветреное, я еще подумал, что нашел неплохое убежище, и решил постоять и покурить. Взгляд мой скользнул по земле, и рядом со стеной на траве я увидел фигуру, выложенную из небольших кремней, что-то вроде этого… — Мистер Воген взял карандаш и что-то нарисовал на листе бумаги. — Там было, если не ошибаюсь, двенадцать камешков, тщательно выложенных в линии, расположенные на равном расстоянии одна от другой, вот так. Камни заостренные, острыми концами аккуратно повернуты в одну сторону.

— Конечно, — проронил Дайсон без особого интереса, — конечно же дети по дороге из школы играли там. Они ведь очень любят выкладывать всякие узоры из устричных ракушек и кремней, из цветов и вообще из всего, что попадается под руку.

— Я рассудил точно так же: отметил, что кремни уложены определенным образом, и отправился дальше. Но следующим утром я снова вышел погулять — это у меня привычка — и снова увидел на том же месте выложенную из кремней фигуру. На этот раз она была удивительной — нечто похожее на спицы колеса, а в центре была изображена чаша.

— Да, — заметил Дайсон, — случай необычный, тем не менее логика подсказывает, что эти фантастические фигуры принадлежат ребятишкам.

— Поначалу я не хотел обращать на это внимание. Дети проходят через калитку в половине шестого каждый вечер, а я шел мимо в шесть и обнаружил, что с утра фигура ничуть не изменилась. На следующий день я встал примерно без четверти семь и увидел, что фигура уже не та. В траве была выложена пирамида. Детей я заметил полутора часами позже, но они пробежали мимо, даже не взглянув на то место. Вечером я снова следил за ними, а сегодня утром, подойдя к воротам в шесть часов, наткнулся на фигуру, напоминавшую полумесяц.

— Таким образом, рисунки чередовались следующим образом: вначале параллельные линии, затем спицы и чаша, потом пирамида и, наконец, сегодня утром — полумесяц. Правильно?

— Да. Но, поверите ли, все это очень обеспокоило меня. Вероятно, это покажется абсурдным, но я не могу отделаться от впечатления, что под самым носом у меня кто-то подает условные сигналы, а такое, естественно, выводит из равновесия.

— Чего же вам бояться? Разве у вас есть враги?

— Нет. Но у меня есть ценное старинное столовое серебро.

— Значит, вы опасаетесь воров? — с неподдельным интересом спросил Дайсон. — Вы знаете своих соседей, среди них есть подозрительные личности?

— Думаю, что нет. Помните, что я рассказал вам о моряках?

— Вы доверяете своим слугам?

— О, вполне. Столовое серебро хранится в сейфе; лишь дворецкий, старый слуга нашей семьи, один знает, где хранится ключ. Тут как будто все в порядке. Тем не менее всем известно, что у меня много старинного серебра, и местные жители только и делают, что судачат об этом. Слухи о нем могли просочиться за границу.

— Да, но должен признаться, что в версии с ворами концы с концами не сходятся. Кто кому сигнализирует? Не могу принять такое объяснение. Как вы связываете серебро с этими фигурами из кремней?

— Одна фигура имела форму чаши, — сказал Воген. — В моей коллекции есть очень большая и очень ценная чаша для пунша, принадлежавшая королю Карлу Второму. Гравировка восхитительная, ведь эта вещь стоит немалых денег. Фигура, которую я вам описал, в точности напоминала мою чашу для пунша.

— Странное, конечно, совпадение. Но как быть с другими фигурами или узорами? У вас есть предмет, похожий на пирамиду?

— Все это может показаться вам подозрительным. Чаша для пунша вместе с набором редких старинных ковшей хранится в ларце красного дерева, имеющем форму пирамиды. Все четыре стенки ларца наклонные, верх уже основания.

— Очень любопытно, — сказал Дайсон. — Что ж, продолжим. Что можно сказать о других фигурах? Как насчет Шеренг — давайте так условно назовем первую фигуру, а также Лунного Серпа, или Полумесяца?

— Две эти фигуры мне трудно с чем-либо связать. И все же, как видите, мое желание докопаться до истины вполне естественно. Очень обидно лишиться любого предмета из моей коллекции: она целиком принадлежала нашей семье и передавалась из поколения в поколение. Никак не могу примириться с мыслью, что какие-то негодяи намереваются меня ограбить и каждую ночь обмениваются сигналами.

— Откровенно говоря, — заметил Дайсон, — я не могу сделать из этого определенных выводов. Мне, как и вам, ничего не ясно. Ваша гипотеза, без сомнения, представляется единственно возможной, и все же в нее трудно поверить.

Он откинулся на спинку кресла; собеседники выглядели несколько обескураженными.

— Между прочим, — после долгой паузы снова заговорил Дайсон, — какова геологическая структура ваших мест?

Воген поднял глаза, удивленный этим вопросом.

— По моим сведениям, красный песчаник и известняк раннего периода, — ответил он. — А под ними — угольные пласты.

— А кремня нет ни в песчанике, ни в известняке?

— Нет, я никогда не видел его у нас. Потому-то кремни меня сразу и насторожили.

— Охотно верю. Это важное обстоятельство. Между прочим, как они выглядели?

— Я случайно захватил с собой один из них; подобрал его сегодня утром.

— Из Полумесяца?

— Точно. Вот он.

Воген протянул ему небольшой, длиной с мизинец, кремень, суженный с одного конца.

Лицо Дайсона вспыхнуло от волнения, когда он его взял.

— Сомнений нет, — неторопливо произнес он, — в ваших краях обитают прелюбопытные существа. Думаю, что вряд ли их могут заинтересовать фигуры на вашей чаше для пунша. Известно ли вам, что это наконечник стрелы, сделанный в глубокой древности, к тому же уникальной формы? Я видел образцы наконечников стрел со всех частей света, но этот совершенно необычной конфигурации.

Он отложил трубку в сторону и достал из ящика справочник.

— Мы еще успеем на поезд в пять сорок пять до Каслтауна, — сказал он.

2

Дайсон сделал глубокий вдох, набрав полные легкие воздуха, напоенного ароматами холмов. Места здесь были удивительно красивые. Было раннее утро, он стоял на террасе, пристроенной к фасаду дома. Предок Вогена поставил этот дом у подножия большого холма, под защитой дремучего леса, окружавшего жилище с трех сторон. Фасад был обращен на юго-запад; склон холма полого спускался в долину, где прихотливо извивался ручей, чье русло можно было проследить по зарослям черной ольхи, сверкавшей на ветру изнанкой своей листвы. На террасе ветра не чувствовалось, было тихо и дальше, под сенью деревьев. Единственное, что нарушало тишину, — шум ручья, который пел внизу свою песню, песню чистой и сверкающей воды, перекатывавшейся через камни, шептавшей и бормотавшей