колбасит. Кроме того, я оглядываюсь вокруг в кинотеатре, и парни все в восторге от твоего кино. И руки у всех так и чешутся взять пистолет и оторваться как следует. Конечно, они этого не делают, но я же вижу, как они облизывают губы и как хотят этого.
– Ну и что, Уэйн? Они же этого не делают! – Брюс чувствовал себя не слишком уверенно. Он предпочитал обсуждать Уэйна, а не самого себя. – Это просто выдуманная история!
– Нет там никакой истории, – возразила Скаут. – Помню, как я в первый раз смотрела «Обыкновенных американцев» и Уэйн по моей просьбе предупреждал меня, когда будут показывать кровь, чтобы я могла закрывать глаза на это время. В итоге я просидела с закрытыми глазами почти весь фильм.
– Это правда, Брюс, – подтвердил Уэйн. – В твоем кино нет места для истории. История – это когда… эээ… один парень замочил другого по такой-то и такой-то причине, а потом занялся чем-то еще. В истории всегда что-нибудь происходит, понимаешь? А когда один чувак просто мочит другого, да к тому же в замедленной съемке, то это не история. Это фантазия.
Брюсу казалось, что он сошел с ума. Ведь он снимал кино, а эти двое убивали людей. Связи тут никакой не было, и все же он не мог этого доказать. Победа постоянно ускользала.
– Для здоровых людей это просто развлечение, – сделал еще одну попытку Брюс. – Может, не самое педагогичное, но развлечение. Фантазией мое кино становится для тех, кто изначально болен. Для таких, как ты и твоя подружка.
– То есть мы, по-твоему, больны?
Уэйн взялся за автомату себя на коленях, однако Брюс был полон решимости и не намеревался отступать.
– Как бешеные псы.
На заднем плане сцены, за диваном, Велвет крикнула в отчаянии:
– Папа, пожалуйста! Не серди его!
Телевизионщики в фургоне были в восторге. Участие в драме хорошенькой девчонки – то, что надо. Это настоящее шоу!
– Ну-ка дай нам потихоньку крупный план дочки, – шепнул продюсер.
Билл проигнорировал его. По мнению Билла, Уэйн был главным режиссером постановки, что наглядно подтверждалось оружием, лежащим у него на коленях.
Брюс постарался успокоить Велвет.
– Он не станет убивать тебя, милая. Мы же в прямом эфире, а Уэйн просит о помиловании.
– Но если я болен, как ты говоришь, Брюс, то кто же тогда ты? – спросил Уэйн.
– Не понял?
– Ну, разве твое кино не эксплуатирует мою болезнь? Разве ты не используешь ужасное, больное психическое состояние, которое бывает у таких психопатов, как я, просто для развлечения зрителей? Ты когда-нибудь видел, чтобы в фильме о СПИДе или раке больные были плохими ребятами? Но именно это происходит в твоем кино, Брюс. И знаешь, кто я в этом случае? Эксплуатируемый больной.
Разговор стал принимать ужасный оборот. Проблема усложнялась. То, что вначале представлялось Брюсу дурацкой идеей, которую можно уничтожить с первого выстрела, превратилось в движущуюся мишень, ускользающую и прячущуюся за дымовыми завесами.
– И что же? Ты хочешь сказать, что убиваешь в знак протеста против моего жестокого обращения с психопатами как классом?
Это был слабый ход. Брюс знал, что Уэйн имел в виду совсем другое, но пытался при помощи своих едких замечаний выиграть время на обдумывание серьезных аргументов.
– Понятия не имею, что я, по-твоему, хотел сказать, – ответил Уэйн, – кроме того, что не одни преступники сеют в обществе насилие и жестокость.
– Преступления совершают преступники. И только они несут ответственность за содеянное. – В этом состояла основная мысль Брюса, и ему следовало стоять на своем и не отвлекаться на другие темы. – Только преступники несут ответственность за содеянное, – повторил он громко и твердо.
– А вы уверены в этом? – неожиданно закричала Скаут. – Абсолютно уверены? Абсолютно, на сто процентов, уверены, что, сколько бы раз вы ни показывали симпатичное убийство под рок-н-ролльный саундтрек, это никак не отразится на зрителях? Потому что даже при малейшем сомнении какое право вы имеете снимать такие фильмы?
– Я художник и не могу задавать себе подобных вопросов. – Брюс в ту же секунду пожалел о своих словах. Он сказал правду, но дело было не в этом. В глубине души Брюс сознавал, что его претензии на интеллектуальную неприкосновенность не произведут большого впечатления на оппонентов.
– Да? А почему? И если вы не несете ответственности за собственные действия, почему же мы должны ее нести?
Проклятье! И где эта сука вдруг научилась так говорить?
– Потому что мои действия мирные и не выходят за рамки закона.
Аргумент был слабоват, и они оба понимали это.
– Настоящий человек отвечает перед собственной совестью, а не перед законом.
– И меня это абсолютно не смущает. А ваша совесть чиста?
Уэйн засмеялся.
– Конечно нет, приятель. Мы убиваем людей, которых никогда не знали.
– Да, так же, как это делали все короли и президенты в истории, – добавила Скаут.
У Брюса упало сердце. Девчонка извлекала на свет новые аргументы, как иллюзионист вытаскивает кроликов из шляпы. Если дискуссия пойдет по предложенному Скаут пути, ему конец. К огромному облегчению Брюса, последний кролик Скаут был отвергнут Уэйном.
– Я уже говорил тебе, что не желаю слышать коммунистическую болтовню. Я не многое в этом мире ценю и уважаю, но Америку уважаю. И по мне, так было бы только лучше, замочи президент еще больше народу, особенно этих арабов в тюрбанах – совсем обнаглели, никак не оставят нас в покое.
– Простите, – нервно сказала Кирстен, выглядывая из-за своей аппаратуры – это, конечно, интересно, и продюсеры вполне довольны, им все очень нравится… Но дело в том, что рейтинги начали падать – вот, посмотрите на мониторе. Начальник спрашивает, не возражаете ли вы, если мы просто все запишем и потом отредактируем для вечерних новостей?
– Не думаю, что стоит это делать, Кирстен. У меня появилась идея. Эй, Америка! – крикнул Уэйн в камеру. – Вы все, звоните друзьям, скажите им, чтобы включали телевизоры, потому что через девяносто секунд я собираюсь застрелить Фарру Деламитри. Через полторы минуты жена парня, получившего «Оскар», умрет в прямом эфире у вас на глазах!