сталинской «теории победы социализма в одной стране» оппозиционеры, и Троцкий прежде всего, отстаивали мнение, что советскую экономику и политику надо рассматривать в контексте мирового развития. Теоретически это означало, что «полный социализм» может быть построен в СССР только при условии общемировой или, по крайней мере, европейской революции. Но, как видно из главных установок оппозиционеров, они не только не отрицали социалистической перспективы при долговременном сохранении существовавшей мировой расстановки сил, но настаивали на ускорении социалистического развития. Между тем, и абстрактную установку Троцкого на мировую революцию (которая, кстати, оставалась азбучной истиной в коммунистической парадигме и приверженность которой провозглашал Сталин) господствовавшая в ВКП(б) группа использовала для подрыва влияния оппозиции. Сделано это было путем нехитрой операции. Троцкому приписали авторство «теории перманентной революции», которую на самом деле выдвинул не он, а авантюристически настроенный социал-демократ Парвус еще в 1905 г. Кратковременная симпатия Троцкого к этой теории, весьма близкой к ленинской теории перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую (правда, при меньшем акцентировании роли крестьянства)[10] была теперь преподнесена как прочно сохранившаяся антиленинская установка, как курс на развязывание мировой революции в близкой перспективе при игнорировании интересов советского народа и особенно крестьянства. Никто из власть имущих, в том числе и признанный тогда главный теоретик партийного большинства Н. И. Бухарин, не мог объяснить, что же собой представляет эта теория применительно к 20-м годам. Сам Троцкий в октябре 1928 г., находясь в ссылке, в статье «Перманентная революция и линия Ленина» с достаточным основанием отмечал: «Кампания против старого «троцкизма» была на самом деле кампанией против октябрьских традиций, которые становились новой бюрократии все более стеснительными и невыносимыми. Троцкизмом стали называть все, от чего нужно было оттолкнуться»[11].

Но, конечно же, за авансценой теоретических споров по поводу «социализма в одной стране», «термидора», «первоначального социалистического накопления», «теории перманентной революции» на заднем плане маячили значительно более земные дела. Сами теоретические споры напоминали диспуты средневековых схоластов, ибо большевизм по существу дела был религиозным течением со своими богами (пока еще сохранялось многобожие, но скоро его сменит сталинский монотеизм), святыми, священным писанием, молитвами, клятвами и прочими атрибутами.

В политической борьбе на стороне Сталина было одно из решающих преимуществ по сравнению с Троцким: последний страстно верил в истинность догм и фанатично боролся за их осуществление, впрочем, не отказывая себе в жизненных радостях, отнюдь не будучи аскетом. Сталина же теория не волновала ни в малейшей мере — она была для генсека лишь удобным инструментом в борьбе за личную власть и ее укрепление. Интересное, хотя и не бесспорное сравнение Троцкого со Сталиным с точки зрения их борьбы за лидерство в партии дал Милован Джилас, в свое время один из лидеров югославских коммунистов, встречавшийся со Сталиным, а позже ставший социологом-диссидентом: «Троцкий был превосходным оратором; блестящим, искусным в полемике писателем; он был образован, у него был острый ум; ему не хватало только одного: чувства действительности. Он хотел оставаться революционером и возродить революционную партию в то самое время, когда она превращалась во что-то совершенно иное — в новый класс, не заботившийся о высоких идеалах и интересовавшийся только жизненными благами... Он ясно сознавал отрицательные стороны этого нового явления, происходившего на его глазах, но всего значения этих процессов он не понял... Сталин не оглядывался назад, но и не смотрел далеко вперед. Он стал во главе новой власти, которая зародилась в то время, — власти нового класса, политической бюрократии и бюрократизма и сделался ее вождем и организатором. Он не проповедовал; он принимал решения»[12]. Эту характеристику дополняют многие другие современные авторы. У. Лаккер, например, отмечает, что Троцкий был «блестящим оратором и писателем, но некомпетентным в тактике», что у него не было ни терпения, ни политического инстинкта в отношении создания базы власти; вместо этого он постоянно впутывался в идеологические и политические конфликты с другими лидерами, «будучи скорее дореволюционным лидером, чем послереволюционным государственным деятелем», что он не имел прагматического инстинкта, не мог понять, «что было возможно и что невозможно в данной ситуации»[13]. Лаккер с полным основанием оспорил мнение Д. А. Волкогонова, назвавшего Троцкого «мастером интриги»[14], — если бы это было так, Сталину не так просто было бы расправиться с оппозицией[15].

Сами понятия «троцкизм», «троцкисты», возникшие в ходе кампании против Троцкого в 1924 г., по наши дни повторяемые некоторыми исследователями, нельзя считать научными.

Взгляды самого Троцкого менялись в быстро эволюционировавших условиях, но во всех случаях они находились в одном русле с линией Ленина. Нельзя не учитывать и того, что состав оппозиции был гетерогенным, мотивы поддержки лидера различными (уверенность в его правоте, отсутствие убедительной альтернативной позиции, тактические соображения, личная приверженность и т. д.). Троцкий был прав, говоря на апрельском пленуме ЦК 1926 г.: «Призрак троцкизма нужен для поддержания аппаратного режима»[16].

В политической борьбе объединенной оппозиции против правившей группы весьма важное место занимали международные дела, к которым обе стороны были весьма чувствительны.

В 1927 г. особое внимание привлекали события в Китае -развертывавшаяся там национальная революция. Большую часть первого тома данного издания занимают документы, связанные с характером, конкретными перипетиями, перспективами китайской революции, места в ней компартии, курса Коминтерна в китайском вопросе. Немало документов о Китае — во втором и третьем томах. Если оппозиционеры брали курс на углубление китайской революции, далеко не полностью учитывая глубокую национальную специфику, преувеличивая сходство между Китаем и предреволюционной Россией, то сталинская группа занимала более осторожную позицию, стремясь обеспечить советское влияние в этой гигантской стране независимо от «классового характера» происходивших там потрясений.

А калейдоскоп китайских событий менялся с головокружительной быстротой.

В июле 1917 г. в Кантон (ныне Гуанчжоу) прибыл находившийся