укусе комара не вспоминают, почтенные. Но, простите, у вас, кажется, беда? Могу ли я узнать, кому воздаются почести?
— Одному из достойнейших среди нас, слава ушедшему Али-Шейху. Воздень руки и читай молитву.
— Что? О ком вы? Неужели это правда? — Если бы в этот миг мячом покатилась перед ним шаровая молния, и тогда бы Саид Хелли-Пенжи не испытал такого удивления и досады.
— Да, правда. От нас ушел Али-Шейх.
— Молись, джигит. И знай: храбрость — это умение править не только конем, но и собой.
Саид Хелли-Пенжи прочитал молитву, провел ладонями по лицу, чему последовали остальные, затем, чтобы не раздражать народ, пожал всем по очереди руки, присел на бревно и, глубоко вздохнув, молвил: — Всегда со мной так, почтенные! Всю жизнь не везет… Или прихожу слишком рано, или уже поздно… Нет чтобы явиться вовремя… — Время — лисица, будь, говорят, борзой. — Все в руках аллаха. Его воля править жизнью каждого. — Хвала аллаху. — Али-Шейх ждал меня. Он должен был меня встретить. Вот я явился, а его уже нет. Жаль, очень жаль… — У тебя что, дело к отцу? — спросил Мустафа, подсаживаясь поближе к приезжему. — Да, было дело, и очень важное. — Говори какое. — Что толку. Вряд ли мне теперь кто поможет. — Я старший сын Али-Шейха, мне отныне платить на земле все долги отца. — Долга за ним никакого нет. Я привез ему газырь, которого не хватало на его бешмете… — Ты Хасан сын Ибадага из Амузги? — встрепенулся Мустафа. — Нет, Хасан убит в Большом ореховом лесу. — Что?.. — Кто сказал, что он убит?.. — Ты о Хасане из Амузги?.. — Сам видел его мертвым? Все всполошились и заговорили о Хасане из Амузги: те, кто знал его, и те, кто, может, только краем уха слыхал о нем. У Саида Хелли-Пенжи сердце захолонуло. Если б не серп месяца, а солнце было на небе, не трудно бы заметить, как побледнело его лицо. — Ты лжешь! Его уже не раз убивали, не раз, это правда. Но убить не удалось никому, ни губернатору, ни англичанам, ни имаму, ни шамхалу. Не поверим мы в его смерть, пока сами не увидим мертвым!.. — Я ценю вашу веру в него, и мне жаль вас. Вы все, наверное, знали его? — Знали не все, и даже мало кто знал его, а вот слыхать слыхали о нем многое. Все горцы говорят, что человек он небывалой храбрости. На врагов такого страху нагонял… — Да, брат мой был таким! Был, почтенные люди… Храбрость, что молния, живет мгновение… — Так ты его брат? — Да, двоюродный, — с легкостью солгал он. — Отец говорил мне, что должен приехать Хасан из Амузги… — Вот я и явился вместо него. — Но мужество храбреца и не доят, и не седлают… — Если селитра и сера будут согласны, они не оставят пули в ружье, — отпарировал Саид Хелли-Пенжи. — Где газырь? Давай сюда и пошли в дом! — Мустафа перешагнул порог. Ночной гость последовал за ним протягивая газырь. Мустафа приложил его к газырям отца и сказал: — Теперь я слушаю тебя. — В этот газырь заложена бумага. В ней, по-моему, все сказано, — проговорил Саид Хелли-Пенжи, которому ох как не терпелось узнать, что за тайна скрывается в тех словах. Что делать — аллах не дал ему знаний, и не умеет он по мудреным закорючкам, называемым письменами, читать чужие мысли. Аллах знает, что делает. К его бы способностям да еще и умение читать и писать — несдобровать бы тогда горцам… Мустафа достал записку и начал читать. На лицо легла тень недоумения и настороженности. Он вновь и вновь перечитал записку. Сомнения не было, речь шла о том самом коране с медной застежкой, что увез Абу-Супьян. В записке черным по белому было написано, что отцу его надлежит передать этот коран в руки гонца с газырем. — О каком коране здесь речь? — на всякий случай уточнил Мустафа. — Я ничего не знаю, мне не дано прочесть, что там написано. Если речь идет о коране, значит, есть такой коран. — У нас в доме был коран с медной застежкой… — С медной, а не золотой? — С медной… — Где же он, если был? — До захода солнца я передал его в руки уважаемого Абу-Супьяна. Одному из любимых друзей моего отца. — Это который же Абу-Супьян, не из Шам-Шахара ли? — Да, он самый. — Беда, брат мой, беда. Ты не имел права распоряжаться этим кораном! — не на шутку встревожился Саид Хелли-Пенжи. С этими словами он вскочил в седло. Сейчас ему и вовсе не было дела до укоров почтенных агачаульцев. — Надеюсь, следы коня Абу-Супьяна я найду на этой стороне? — и Саид показал на юг. — Да, там… — Прощайте! Мне надо спешить! — крикнул он и ветром унесся из аула. «Чем горячее огонь, тем дальше приходится засовывать руки в него», — с досадой подумал Саид Хелли-Пенжи. Недовольно посмотрели ему вслед люди. — Странный кунак, очень странный. У тебя он не вызвал недоверия, сын Али-Шейха? — Удивительно, но и мне он показался каким-то странным, — ответил Мустафа. — Уж очень глаза у него бегали и все лицо выражало подозрительную тревогу. — А что ему понадобилось от тебя? Если это не семейная тайна, может, расскажешь, в чем дело. — Да нет тут никакой тайны. Ему тоже вдруг понадобился коран с медной застежкой. — Вах, вах, не тот ли самый, что ты великодушно отдал Абу-Супьяну? — Другого такого у нас нет и не было. — Тут что-то не то… Боюсь, с этой книгой связана какая-то тайна. — Не думаю. Если бы тут была какая-нибудь тайна, отец не скрыл бы ее от меня… — Чует мое сердце, быть беде… — Не надо гадать, почтенный. Да будет милостив аллах и избавит людей от бед и горя… — Может, в этом коране тайна святости владельца его? — Не знаю. Лучше бы я захоронил его вместе с отцом. — А отец завещал тебе так поступить? — Нет. Он же ничего не успел сказать. — Да, тут все что-то странно… Сколько войн я пережил в нашем краю, но так тревожно на душе у меня никогда не было. Поверите ли, почтенные люди, словно бы мне подарили какую-то радость, а я вот ее теряю… Хочу уберечь, но не ведаю как! — Старость это, почтенный, старость. Мозг твой серым стал, вот тебе и мерещится счастье. В молодости его не было, а на старости хоть бы и явилось, так на черта оно… — Может, и пригодится. Ты будто знаешь, какое оно, словно купался в его голубых лучах. — А ты знаешь? — Не знаю. — Ну так и замолчи. Не будоражь людям души. Выдумал еще — голубые лучи. Счастье у каждого свое бывает, как и папаха. — А у меня вот и папахи нет. Может, в ней бы отыскал счастье… — В папахе что другое найдешь, только не счастье. — Ты что это, собачий сын, насмехаться надо мной вздумал? — А чего глупости говоришь? — Глупее людей, чем в твоем роду, нигде не было, ослиное отродье!
Саид Хелли-Пенжи прочитал молитву, провел ладонями по лицу, чему последовали остальные, затем, чтобы не раздражать народ, пожал всем по очереди руки, присел на бревно и, глубоко вздохнув, молвил: — Всегда со мной так, почтенные! Всю жизнь не везет… Или прихожу слишком рано, или уже поздно… Нет чтобы явиться вовремя… — Время — лисица, будь, говорят, борзой. — Все в руках аллаха. Его воля править жизнью каждого. — Хвала аллаху. — Али-Шейх ждал меня. Он должен был меня встретить. Вот я явился, а его уже нет. Жаль, очень жаль… — У тебя что, дело к отцу? — спросил Мустафа, подсаживаясь поближе к приезжему. — Да, было дело, и очень важное. — Говори какое. — Что толку. Вряд ли мне теперь кто поможет. — Я старший сын Али-Шейха, мне отныне платить на земле все долги отца. — Долга за ним никакого нет. Я привез ему газырь, которого не хватало на его бешмете… — Ты Хасан сын Ибадага из Амузги? — встрепенулся Мустафа. — Нет, Хасан убит в Большом ореховом лесу. — Что?.. — Кто сказал, что он убит?.. — Ты о Хасане из Амузги?.. — Сам видел его мертвым? Все всполошились и заговорили о Хасане из Амузги: те, кто знал его, и те, кто, может, только краем уха слыхал о нем. У Саида Хелли-Пенжи сердце захолонуло. Если б не серп месяца, а солнце было на небе, не трудно бы заметить, как побледнело его лицо. — Ты лжешь! Его уже не раз убивали, не раз, это правда. Но убить не удалось никому, ни губернатору, ни англичанам, ни имаму, ни шамхалу. Не поверим мы в его смерть, пока сами не увидим мертвым!.. — Я ценю вашу веру в него, и мне жаль вас. Вы все, наверное, знали его? — Знали не все, и даже мало кто знал его, а вот слыхать слыхали о нем многое. Все горцы говорят, что человек он небывалой храбрости. На врагов такого страху нагонял… — Да, брат мой был таким! Был, почтенные люди… Храбрость, что молния, живет мгновение… — Так ты его брат? — Да, двоюродный, — с легкостью солгал он. — Отец говорил мне, что должен приехать Хасан из Амузги… — Вот я и явился вместо него. — Но мужество храбреца и не доят, и не седлают… — Если селитра и сера будут согласны, они не оставят пули в ружье, — отпарировал Саид Хелли-Пенжи. — Где газырь? Давай сюда и пошли в дом! — Мустафа перешагнул порог. Ночной гость последовал за ним протягивая газырь. Мустафа приложил его к газырям отца и сказал: — Теперь я слушаю тебя. — В этот газырь заложена бумага. В ней, по-моему, все сказано, — проговорил Саид Хелли-Пенжи, которому ох как не терпелось узнать, что за тайна скрывается в тех словах. Что делать — аллах не дал ему знаний, и не умеет он по мудреным закорючкам, называемым письменами, читать чужие мысли. Аллах знает, что делает. К его бы способностям да еще и умение читать и писать — несдобровать бы тогда горцам… Мустафа достал записку и начал читать. На лицо легла тень недоумения и настороженности. Он вновь и вновь перечитал записку. Сомнения не было, речь шла о том самом коране с медной застежкой, что увез Абу-Супьян. В записке черным по белому было написано, что отцу его надлежит передать этот коран в руки гонца с газырем. — О каком коране здесь речь? — на всякий случай уточнил Мустафа. — Я ничего не знаю, мне не дано прочесть, что там написано. Если речь идет о коране, значит, есть такой коран. — У нас в доме был коран с медной застежкой… — С медной, а не золотой? — С медной… — Где же он, если был? — До захода солнца я передал его в руки уважаемого Абу-Супьяна. Одному из любимых друзей моего отца. — Это который же Абу-Супьян, не из Шам-Шахара ли? — Да, он самый. — Беда, брат мой, беда. Ты не имел права распоряжаться этим кораном! — не на шутку встревожился Саид Хелли-Пенжи. С этими словами он вскочил в седло. Сейчас ему и вовсе не было дела до укоров почтенных агачаульцев. — Надеюсь, следы коня Абу-Супьяна я найду на этой стороне? — и Саид показал на юг. — Да, там… — Прощайте! Мне надо спешить! — крикнул он и ветром унесся из аула. «Чем горячее огонь, тем дальше приходится засовывать руки в него», — с досадой подумал Саид Хелли-Пенжи. Недовольно посмотрели ему вслед люди. — Странный кунак, очень странный. У тебя он не вызвал недоверия, сын Али-Шейха? — Удивительно, но и мне он показался каким-то странным, — ответил Мустафа. — Уж очень глаза у него бегали и все лицо выражало подозрительную тревогу. — А что ему понадобилось от тебя? Если это не семейная тайна, может, расскажешь, в чем дело. — Да нет тут никакой тайны. Ему тоже вдруг понадобился коран с медной застежкой. — Вах, вах, не тот ли самый, что ты великодушно отдал Абу-Супьяну? — Другого такого у нас нет и не было. — Тут что-то не то… Боюсь, с этой книгой связана какая-то тайна. — Не думаю. Если бы тут была какая-нибудь тайна, отец не скрыл бы ее от меня… — Чует мое сердце, быть беде… — Не надо гадать, почтенный. Да будет милостив аллах и избавит людей от бед и горя… — Может, в этом коране тайна святости владельца его? — Не знаю. Лучше бы я захоронил его вместе с отцом. — А отец завещал тебе так поступить? — Нет. Он же ничего не успел сказать. — Да, тут все что-то странно… Сколько войн я пережил в нашем краю, но так тревожно на душе у меня никогда не было. Поверите ли, почтенные люди, словно бы мне подарили какую-то радость, а я вот ее теряю… Хочу уберечь, но не ведаю как! — Старость это, почтенный, старость. Мозг твой серым стал, вот тебе и мерещится счастье. В молодости его не было, а на старости хоть бы и явилось, так на черта оно… — Может, и пригодится. Ты будто знаешь, какое оно, словно купался в его голубых лучах. — А ты знаешь? — Не знаю. — Ну так и замолчи. Не будоражь людям души. Выдумал еще — голубые лучи. Счастье у каждого свое бывает, как и папаха. — А у меня вот и папахи нет. Может, в ней бы отыскал счастье… — В папахе что другое найдешь, только не счастье. — Ты что это, собачий сын, насмехаться надо мной вздумал? — А чего глупости говоришь? — Глупее людей, чем в твоем роду, нигде не было, ослиное отродье!