означенных родственников договорился до того, что в мире якобы нет ничего красивее Брабанта. Что многовековое богатство тамошних городов нашло свое выражение в их сверкающей золотом опрятности. Что там есть соборы из жженого кирпича, в изобилии украшенные ажурной каменной резьбой, пилястрами и гирляндами из камня. Хотя их чересчур много, но выполнены они с большим вкусом. Что там величественно поднимаются к лазурному небу башни с золотыми крышами. Что пройдя через кривые переулки, незаметно пересечешь спокойно текущие каналы. Их мосты украшены изящными статуями как христианских святых, так и языческих богов и богинь с их вольной наготой. Это и есть Брабант.

Беспечный и великолепный, покоящийся в своей собственной асимметрии главный собор города… Я забыл название этого города, один из дальних родственников сказал мне его, но неотчетливо, у него во рту оставалось всего несколько зубов… этот собор, собор без стен, но со всеми колоннами и опорами, собор, через который просвечивало солнце, был якобы столь красив, что посетители (даже искушенные историки искусств), стоя перед ним, регулярно разражались рыданиями.

Стоит ли удивляться, что с ранней юности моим самым жгучим желанием было посетить Брабант.

Господин Димульд сказал мне – мы познакомились с ним в поезде; что его зовут Димульд, он сообщил мне только тогда, когда мы выходили из вагона – мне предстояла пересадка в Брабант, ему – в Амстердам, он работал там главным портье в «Гранд-отеле Кародамски» – так вот, господин Димульд сказал мне в поезде:

– Положение дел в Брабанте существенным образом изменилось.

– Но соборы остались на прежнем месте?

– Как знать, – сказал он. – Тем более что в последнее время всплыли некие книги, в которых написаны ужасающие вещи. Времени рассказывать о них почти не осталось, – сказал он. – Вон там уже стоит мой поезд на Амстердам. Но ют тут, – он дал мне визитную карточку, на которой быстро нацарапал несколько слов на незнакомом мне языке, – адрес одного книготорговца, который продаст вам одну из таких книг, если вы покажете ему эту визитку.

Как уже говорилось, я много слышал о Брабанте, однако мне явно забыли рассказать о тамошней погоде. Покуда я там пребывал, все метеорологические проявления природы старательно забавлялись с тремя цветами: черным, сернисто-желтым и иногда вкрапливающимся между ними свинцово-серым. Вздымающиеся столь высоко вверх и столь восхваляемые всеми города с их знаменитыми соборами при таком освещении казались просто скопищем гигантских надгробий.

Я буквально испытывал страх перед ветром, который гонялся за всеми, как гигантский колючий кусачий зверь, даже в лавке книготорговца, чью визитную карточку дал мне господин Димульд. Продавец книг держался весьма недружелюбно. У меня было такое чувство, что он не испытывал никакой радости от моего прихода, и перспектива возможной продажи какой-либо книги его отнюдь не воодушевляла.

Тем не менее книгу я купил. Она называлась «Der Dermiurg». Потом в одном холодном, продуваемом сквозняками кафе я прочитал текст на суперобложке. Из него явствовало, что автор исходил из до сих пор не подвергаемого сомнениям утверждения, что Бог создал человека по Своему образу и подобию. Принимая во внимание, что именно послужило человеку и в особенности его характеру в качестве образца, о характере самого Бога, согласно теории автора, можно предположить лишь самое плохое. По всей видимости, он, клацая зубами, только того и ждет, что мы будем затянуты в воронку смерти.

Ужасно. Я раскаивался, что купил эту книгу. В тексте на супере еще говорилось, что автор в конце концов все же предлагает решение этой загадки, но саму книгу я читать не буду.

Двери хлопают. В Брабанте постоянные сквозняки.

IV

Более толстая и, похоже, более добродушная из них двоих звалась Мелани Квадфассель и была тугой на ухо. Тощую звали баронесса Роза фон Антенгрюн по прозвищу Глазастик. Она тоже была тугоухой, но не признавалась в этом. Доводились ли они родственницами друг другу, и если да, то каким образом – установить уже не представляется возможным. Вероятнее всего, что Квадфассель несколько десятилетий назад поступила на службу к баронессе в качестве собеседницы и чтицы (тогда такие были) и что служебные отношения с течением времени изменились до неузнаваемости, в результате чего обе старухи стали казаться сводными сестрами или по крайней мере кузинами.

Они занимались философией. Что означает: они читали, или вернее, Квадфассель читала, а Антенгрюн по прозвищу Глазастик слушала. Если прочитать все философские труды, полагала фон Антенгрюн по прозвищу Глазастик, можно познать сущность мира и смысл жизни. Итак, они читали. (Денег было достаточно. Дедушка баронессы продал городу участок земли под строительство главного вокзала за пожизненную пенсию для своих детей и детей своих детей.)

Вначале они читали в хронологической последовательности: от досократиков до Андре Глюксмана; затем поделили философов географически: греки, индусы, французы и т. д.; потом стали читать по алфавиту: от Аристотеля до Ясперса – здесь отношения между обеими дамами уже настолько укрепились и потеряли четкость, что о чтице и слушательнице не могла и речь идти. Они стали читать независимо друг от друга, правда, сидя рядышком, одна из них (баронесса) читала с начала алфавита, а Квадфассель с конца. Прочитав книгу, они делились друг с другом ее квинтэссенцией.

Но смысл жизни и мироздания им так и не открылся. Обе дамы предприняли еще одну попытку: они стали читать по цвету. Сначала это были книги в голубых переплетах, потом в красных, потом в желтых…

Было теплое, не слишком жаркое летнее послеполуденное время. Обе старухи сидели в саду и, сбросив тапочки, поигрывали пальцами своих старушечьих ног (Квадфассель – толстыми, похожими на личинок майского жука, фон Антенгрюн по прозвищу Глазастик – костисто-кривыми). В мозгах старух скопилось так много философского мусора, что образовалась некая аура, которая по неизвестным причинам воспламенилась, так что дом баронессы и некоторые из близлежащих домов взлетели на воздух.

Некоторое время в золотистом облаке парил унитаз, похожий на привидение.

V

– И ровно через сорок четыре года я нашел «Белый Отель».

Он называется «Белый Отель» и действительно белый. Конечно, не следует думать, будто я все прошедшие сорок четыре года своей жизни потратил на поиски того самого белого отеля, называвшегося «Белый Отель» (на что бы я в таком случае жил? Разве существует такое место или такое учреждение, где в течение сорока четырех лет предоставляли бы кому-нибудь стипендию для