Может быть, Координация хочет устранить какую-то частную, пока неизвестную флюктуацию.

Невзирая на пушечную пальбу, несколько императорских эскадронов с офицерами в белых перевязях во главе атаковало левый фланг чехов, которым командовал старый граф Тюрн. Сблизились два грохочущих облака пыли, всадники передних рядов выпалили из пистолетов и схватились за палаши Трудно было предсказать с уверенностью, чем все кончится (Сорок вообще мало что понимало, отмечало лишь, что углеродные двуногие, восседающие на углеродных четвероногих, размахивают выкованными из железа длинными равнобедренными треугольниками). Но скоро стало ясно, что всадники Тюрна дрогнули, поворачивают коней и гонят их прочь с поля битвы, где там и сям бьются раненые лошади с распоротыми животами и неподвижно лежат люди в помятых ударами копыт кирасах. Левое крыло чешского войска пришло в смятение. Положение попытался исправить юный принц Ангальт-младший со своим конным полком. Вопя что есть мочи, оглушительно паля из пистолетов, они врезались в центр шеренги Букуя, сея хаос и смерть. Множество императорских вояк за несколько минут подверглись окончательной и бесповоротной дезинтеграции. Полк Ангальта походил на изрыгающего пламя разъяренного дракона, но вскорости был обложен со всех сторон превосходящими силами неприятеля, разрезан надвое и разбит. Дважды раненный, и оба раза тяжело, Ангальт-младший с грехом пополам спасся бегством от пытавшихся пленить его.

— Думаю, что Верховная Координация на сей раз ошиблась, — сказало Сорок. — Двуногие из города явно проигрывают.

Шеренги воевавших в императорской армии польских гусар, не дрогнув перед канонадой пражских пушек, атаковали легкую венгерскую конницу; та не стала ждать столкновения и пустилась наутек; поляки преследовали их, похоже в своих посеребренных кирасах с крыльями за плечами на легион рассвирепевших архангелов.

Пушки умолкали одна за другой. Только у бастиона Звезды еще дрались моравы под командой Шлика. Это были чернорабочие воины, опытные и несуетливые, умевшие экономно расходовать силы и порох. Они хладнокровно все взвесили и поняли, что спасения нет — каждый из них, привыкший ни во что не ставить свою солдатскую шкуру, принял это, как неизбежность. Через каких-нибудь полчаса под натиском баварцев они полегли все до единого.

Букую открылся путь на Прагу, куда давно уже с горсткой всадников бежал Ангальт-старший. главнокомандующий чешским войском.

— Мы можем отправляться восвояси, — заметило Сорок без всякого нетерпения (время не представляло для обитателей Альфы никакой ценности, и его нельзя было считать “напрасно потраченным” — на Земле время текло гораздо медленнее для двух визитеров, чем на их родине).

— Рано, — сказало Двадцатьпять. — Выходит, дальнейшие события Верховная Координация предсказала точно. Атакующие гнездовье двуногие недостаточно сильны, а защитникам идет подмога.

Ангальт, так и не остановивший, как ни пытался, бегущие войска, встретил на Градчанах, неподалеку от Золотой горы короля. Его величество в позолоченной кирасе, под знаменем с пфальцским девизом “Колебания мне неведомы” направлялся на поле боя во главе пятисот кирасир личной охраны. Но поле боя теперь принадлежало лишь мертвым да еще двум едва заметным облачкам, силовым полям, реявшим над Белой горой. Кирасиры спешились и пытались помочь защитникам пражских стен расчистить Страховские ворота от множества сбившихся в кучу телег — на плечах бегущих в Прагу могли ворваться императорские войска.

Вскоре загрохотали орудия пражских редутов. Доскакавшие почти до самых стен редкие кучки конников Букуя торопливо поворачивали коней, мчались в безопасное место. Страховские ворота заперли на тяжелый дубовый засов и возвели позади них вал из заранее припасенных камней и глины.

Букуй прекрасно понимал, что сражение у Белой горы было лишь малозначащим эпизодом, не ослабившим чешское войско и волю чехов к отпору. Остановившись перед пражскими укреплениями, он сжимал кулаки, вспоминая, что его отборные войска несколькими днями ранее едва не разбежались из-под Раковника — на счастье, из Баварии через шумавские перевалы добрался обоз с провиантом, и только это остановило массовое дезертирство. Но надолго ли? Еды хватит на сегодняшний вечер да завтрашнее утро, и с ними нет господа бога, чтобы накормить армию пятью хлебами да двумя рыбами, а его католическое величество и господа католические генералы сами совершить такое чудо не в состоянии. Окрестности разорены, все сожжено, чехи давно угнали в Прагу весь скот и увезли собранный урожай. От Бенешова на помощь Праге идет посланная Габором Бетленом венгерская конница, восемь тысяч отдохнувших вояк. Завтра они появятся здесь, и чаша весов военного счастья может качнуться в сторону чехов.

Букуй подхлестнул коня и размашистой рысью направился от пражских стен, ощетинившихся пушками и мушкетами, в свой лагерь. Там он встретил баварского полководца Максимилиана — с мокрыми от вина усами, мутным взором. Максимилиан так стремительно протянул генералу кувшин, что красное венгерское выплеснулось на редкостный турецкий ковер:

— Пейте, Букуй, пейте, домине! Кто знает, придется ли нам еще выпить…

В это время в Пражском Граде король Фридрих Пфальцский совещался с Ангальтом, на котором лица не было от беспокойства за израненного сына; присутствовали Тюрн, Гогенлоэ и все остальные.^[1] Больше всех говорил австрийский дворянин Шернебль, призывая немедленно, нынче же ночью ударить по неприятелю. Тюрн поддерживал его и заявил, что охотно возглавит войско вместо Ангальта — чтобы тот мог спокойно ухаживать за раненым сыном. Потом пришли выборные от горожан и еврейской общины и предложили большой заем, чтобы оплатить содержание обороняющих Прагу войск.

— Ну что ж, господа, — сказал король и встал. Следом встали остальные. — Что бы я ни решил, я хотел бы выслушать ваше мнение. И мнение моих милых пражан, разумеется. Благодарю вас. Когда вы думаете наступать, Тюрн?

— Через час после полуночи, ваше величество, — поклонился Тюрн так низко, что каска в его руке мела паркет почерневшим от пороховой копоти пером. Кисара на нем была покрыта вмятинами от пуль и палашей. — К этому времени удастся наладить связь с полками Габора Бетлена, и мы с двух сторон ударим на Максимилиана с Букуем. И чешская корона на челе вашего величества останется столь же незыблемой, как горы, что окружают эту страну.

— Благодарю, граф, — кивнул Фридрих. — Дайте бой. Я не забуду вашего усердия. Через час после полуночи я поднимусь на стену и буду ждать вас с победой.