сунул Джокера в карман. О чем ты хочешь спросить?
— Кем ты себя считаешь — киногероем? Чего ты добиваешься?
Я пожал плечами:
— Я репортер. Ты это сам говорил. Я просто задаю вопросы, которые хотели бы задать многие, если бы у них было время, случай и настроение.
— И ты думаешь, это тебе что-нибудь даст? — Хюйгенс покачал головой. До чего же ты наивен!
— Ладно, — сказал я, — пусть так. У тебя — суд любви и красоты. У меня — суд общественного мнения. Посмотрим, кто победит.
Хюйгенс не ответил. Засунув руки в карманы, он ответил мне мрачным взглядом. Он знал результат игры, и я тоже.
— Увидимся на страничке юмора, — бросил я на Прощание и пошел к лифту.
Тротуары были почти пусты, небоскребы в ореоле света. Над головой кружили вертолеты, по улицам — автомобили. Даунтаун был слишком серьезен для такого прекрасного весеннего вечера, но чего и ждать: бронеавтомобили ВЧР все еще утюжили темные улицы, и комендантский час от заката до рассвета никто не отменял.
Казалось, ничего не изменилось.
Выйдя из отеля «Адамс Марк», я слегка поежился в легком пальто. Последние несколько вечеров выдались длинными и нелегкими, так что, может быть, имело смысл там пооколачиваться, чуть-чуть выпить и найти дебютанточку из сверхпривилегированного класса, желающую посетить трущобу простолюдина. Но душа к тому не лежала. Мне бы только добраться до Суларда. Принять пару дешевого пива у Клэнси. Зайти в гараж Чеви Дика и забрать бродячего пса. Залезть к себе по пожарной лестнице и придумать этой дворняге имя. И завалиться спать.
Но почему-то я свернул влево на углу Четвертой и Каштановой. Было еще рано, и я мог позволить себе пройти окольным путем.
Ноги сами повели меня от отеля через переезд «И-70» к Мемориалу национальной экспансии Джефферсона. Здесь, в центре узкой полоски тщательно ухоженного ландшафта и культивируемых деревьев, поднимались две гигантские колонны, устремленные в небо и соединенные вершинами: Арка Шлюза, глядящая на широкий разлив Миссисипи.
Здесь я остановился, глядя вверх на сломанные опоры моста Идса. Если призрак мальчика собирался появиться, то сейчас самое время…
Но я не услышал его голоса и не услышу, как я понял, никогда. Отвернувшись от моста, я пошел вниз по реке, несшейся к Мексиканскому заливу. Покойся в мире, Джейми. Папа тебя любит.
Проходя мимо Арки, я засунул руки в карманы и сгорбился навстречу холодному колючему ветру, тянувшему от загрязненной реки. А сам тем временем думал о другом. Что же все-таки изменилось?
На самом деле — не очень многое. По крайней мере на первый взгляд. Моя жена по-прежнему меня избегает. Я все на той же тупиковой работе у свиньи-хозяина. Я приду домой — и это будет скверно пахнущая неприбранная однокомнатная квартира. Тысячи бездомных ютятся в Форест-парке, а богатые и изнеженные предаются дорогостоящим увеселениям. В моем родном городе командуют ВЧР — по крайней мере пока, — и если они не осмелятся высадить мою дверь, то скрутят кого-то другого.
Но кое-что изменилось.
Раса людей больше не является доминирующей на нашей планете формой жизни. Случайно или намеренно, но наша роль перешла к другому, и, может быть, высшему разуму.
Он живет в наших карманных компьютерах и кассовых аппаратах, телефонах и модемах, домах и стоп-сигналах, поездах, автомобилях и самолетах. Каждый уличный фонарь — знак его существования, и маленькое пятнышко света, проползающее по звездному небу каждые три часа, — свидетельство его могущества.
Да, несмотря на очевидное всеведение, эта сущность не стала богом или хотя бы богоподобной. Она не может положить конец нашему существованию, поскольку ее существование так же зависит от нас, как наше — от нее. Она растет с каждой наносекундой, с каждой итерацией своей бесконечной экспансии, но ей нужна наша помощь, чтобы оставаться здоровой… как и нам нужна она для сохранения наших хилых, запутанных, затраханных жизней.
Мы создали своего наследника. Теперь остается ждать, воссоздаст ли он нас или оставит эту задачу нам самим.
А моя жизнь сейчас, к добру или к худу, принадлежала мне самому. Я был жив, здоров и должен был успеть к сроку со статьей. Не много, быть может, но чего просить у судьбы еще?
Подняв воротник пальто, я зашагал быстрее долгой дорогой домой через город, уже не такой темный, и ночь, уже не такую глубокую.