пожить отдельно, но несколько лет назад вернулся. Это было в конце эпохи «мыльного пузыря». В те годы наш квартал отчаянно выживал, он и сейчас выживает. И Мурабаяси выживает, причем куда более целеустремленно, чем я. Слышал, он создал собственный бизнес и преуспел на ниве промышленного дизайна. Да еще как преуспел!

Мурабаяси покашлял и произнес:

— Кстати, несмотря на поздний час, рад увидеться после стольких лет. И незачем делать такое лицо.

— Какое «такое»?

— Ну, такое… будто я доставил тебе ужасные неудобства.

— Так и есть. Взгляните на часы. Да еще зуб разболелся.

— Вот как? Зуб, говоришь? Зуб — это плохо, — сказал он и добавил: — И все же я гость. К тому же я старше тебя. Да еще в некотором роде твой благодетель. Ну и как, красиво такого гостя держать под дождем?

Странная речь для человека, нагрянувшего с визитом в столь поздний час, и все же в его словах была доля истины. Он действительно был для меня благодетелем. На моей прежней работе, в дизайнерском бюро средней руки, где первое время я был мальчиком на побегушках, именно Мурабаяси, со свойственной ему ловкостью, выхлопотал мне место штатного сотрудника. Вероятно, сыграло роль то, что мы с ним окончили один художественный университет. В те годы, несмотря на разницу в возрасте, мы были довольно близки. Трудно сказать, в чем именно, но мы подходили друг другу. С тех пор минуло десять лет.

Я подвинулся, освобождая проход.

С самым естественным видом Мурабаяси проскользнул мимо, что было непросто с его комплекцией, и снова с любопытством огляделся. Наконец с болью в голосе он пробормотал:

— Да, обветшал домишко… А ведь это важное культурное достояние.

— Пятьдесят лет, как-никак. Практически ваш ровесник. Немудрено обветшать в таком возрасте.

Не замечая моего хамства, Мурабаяси шагнул в комнату, словно к себе домой. Старше меня на двенадцать лет и все такой же наглый.

На пороге он замер — видимо, опешил от царившего в комнате беспорядка, — затем перевел взгляд на меня:

— Куда можно сесть?

Я собрал раскиданные вокруг стола газеты.

— Извините, у меня нет напольных подушек.

Он хмыкнул и, скинув куртку, без тени смущения уселся на свободное пространство. Фирменный портфель и дорогой костюм разительно контрастировали с линялой и заворсившейся от времени поверхностью татами.

Некоторое время Мурабаяси крутил головой по сторонам, пока взгляд его не уперся в экран телевизора, который я опрометчиво забыл выключить.

— Хм, любишь видео? — Затем в его голосе засквозило удивление. — О-о, да ведь это же «Римские каникулы»! Смотришь такие фильмы?

На экране Одри Хепберн безрассудно мчалась на мопеде, уцепившись за Грегори Пека.

— Регулярно смотрю. А что, нельзя?

— Да нет, можно. Просто странно. Странно, что мужчина с таким характером так до сих пор и не вырос.

— С каким «таким» характером?

Он покачал головой:

— Тебе недоставало многих качеств. Сговорчивости. Умения приспосабливаться. Общительности. Да что там недоставало! Всего этого ты был лишен начисто. В тебе не было и крупицы любезности. Но главное, отсутствовало куда более важное качество — зрелость. Короче, ты был мальчишкой.

О, как же часто в прошлом мне приходилось выслушивать от него подобные речи. Однажды он даже назвал меня машиной без мотора. Что ж, не будь во мне столько таких вот врожденных изъянов, я не вел бы сейчас пустую жизнь в самом сердце большого города.

Глядя на экран, Мурабаяси тихо проговорил:

— Значит, по-прежнему бежишь от реальности? Вот они, пережитки детства, — затем, словно очнувшись, добавил: — А ведь неплох. Совсем неплох.

— О ком это вы?

— Да так, о фильме. Ведь чистой воды фантазия. Ты не находишь? Пусть немногословная, но богатая фантазия. И ведь были такие времена. Да… Это совершенное, словно мечта, кино могло родиться только в старые добрые времена.

Может, и так. Старые мечты. Мир ушедших грез. Не знаю, что заставляет меня ежедневно смотреть такие фильмы. Возможно, Мурабаяси прав и я застрял в детстве. Не знаю. Я молча переводил взгляд с лица Мурабаяси на экран. Кажется, во время сцены, где героиню тащит полиция, его губы едва заметно дрогнули. Мне ни разу не случалось видеть у него этого выражения, когда мы работали вместе.

Наконец его взгляд переместился с Одри Хепберн на меня.

— Кстати, не хочешь вернуться к прежней работе?

Я помотал головой.

— Вот как? Популярный дизайнер, лауреат премии JADA, заперся в своей скорлупе, чтобы скоротать остаток дней. И это при том, что ему нет еще и сорока.

Когда-то я наслушался подобных речей до оскомины. Премия JADA… Десять лет назад я получил Гран-при от Японской ассоциации арт-директоров, высшую награду в области промышленного дизайна. Не знаю, как сейчас, но на тот момент я был самым молодым лауреатом.

— Вы меня поучаете? Или критикуете?

— Да нет, просто размышляю вслух.

— Вот оно что? Мне-то, конечно, все равно, но неужели вы пожаловали в столь поздний час, просто чтобы поразмышлять вслух?

Казалось, он не обратил на мои слова никакого внимания.

— Послушай, Акияма, сколько мы не виделись?

— Не помню. Вы не ответили на мой вопрос.

В эту минуту я понял, что Мурабаяси колеблется.

— Я вот что… по правде говоря… я хотел с тобой посоветоваться.

— Хм, редкое явление. Наконец-то тоже стали жертвой экономической депрессии?

— Да нет, с работой полный порядок. Даже в эти тяжкие времена. Однако «полный порядок» и «монотонность» — несколько разные вещи, я прав?

Он ничуть не изменился.

— Если речь пойдет о деньгах, то вы не по адресу.

— Не такой уж я дурак, чтобы обращаться к тебе с этим. — Он с улыбкой склонил голову. — Все верно, речь пойдет именно о деньгах. Только не в том смысле, в каком ты подумал, а наоборот.

— Наоборот?!

— Да, наоборот. Собственно, речь пойдет о том, чтобы избавиться от денег. И вот тут мне понадобится твоя помощь.

— Избавиться от денег?!

— Да.

— И какова сумма?

— Пять миллионов.

— Хм, пять миллионов иен. Вы попались с липовыми банкнотами? Говорят, сейчас полно фальшивых стодолларовых купюр.

Мурабаяси усмехнулся:

— Криминал тут ни при чем. Напротив, деньги достались мне по решению властей, окружного суда. Ну… что-то вроде компенсации. Никак не пойму, как вершится правосудие в этой стране.

С этими словами он запустил руку в портфель и стал выкладывать из него деньги. Пять толстеньких пачек рядком улеглись на чайном столике.

Это больше, чем все, что осталось от моих сбережений. В наши дни банковский процент близок к нулю. Остаток на моем счете неуклонно сокращается. В лучшем случае его хватит года