еще, — голос затихает на полуслове.

Это вновь спасительный сон, где нет никаких чувств — сплошная пустота.

Слезы абсолютно опустошили меня. И это было спасение от назойливых мыслей: "Что я сделала не так? Я старалась и сделала все. Как могла. Вероятно, ничего уже нельзя изменить. Это — испытание каждому из нас, проверка. И… подарок судьбы". Когда в голову пришла эта простая мысль, я стала постепенно успокаиваться и приходить в себя: "Господи, на все воля Твоя".

Приближался Нью-Йорк…

ПЕРЕКРЕСТОК

— Лариса, а где Мирзакарим?

Слезы вновь размыли настоящее. Сквозь всхлипы единственное, что выдавливаю из себя:

— Так случилось… В самый последний момент…

Его паспорт…

В ответ понимающее:

— Ну, ничего, ничего, успокойся, что-нибудь придумаем.

Вера Мостовой встретила меня в аэропорту. Все формальности я прошла быстро, и мы поехали к ней домой.

Первая поездка в Америку навсегда осталась для меня окрашенной в тона роковой разлуки, нашей первой разлуки, предвестницы разрыва. Особенно дорога слез. Они просто текли и текли сами по себе, и невозможно было их остановить. Никогда не думала, что в человеке так много слез. Раньше только читала об этом, да в кино видела — это казалось неправдоподобным, когда так долго переживают, чувствуют себя несчастными. Недаром говорят: "Маленькая беда кричит, а большая молчит". Моя маленькая беда кричала во мне, билась, как птица в клетке. Спасибо окружающим. Они смотрели участливо и просто молчаливо поддерживали эту заплаканную русскую женщину, так сильно страдающую, будто умер у нее кто-то родной или близкий, и понесла она невосполнимую потерю. Это тоже было правдой. Буквально за неделю до отъезда у меня умер отец. Поэтому дорога к дому семьи Мостовых видится мне, как в тумане.

Все, что мелькало за окном, было безусловно впечатляющим… Но меня не трогало. Ехать было недалеко. Проживали они в штате Нью-Джерси, который примыкает к штату Нью-Йорк. И граница — чисто условная. Вера мне в дороге объяснила, что это как в Москве из «Шереметьево» проехать в противоположный конец города. Русские эмигранты. Сколько лет уже живут в Америке, а расстояние все с Москвой сравнивают. Русские, они и в Америке русские. А Вера продолжала рассказывать. Оказывается, у них там каждый штат имеет второе название. И у Нью-Джерси, кстати, одного из самых престижных и комфортабельных, тоже такое есть. Его называют «Штат-Сад». И надо сказать, что он это название полностью оправдывает. Кругом столько зелени и цветов. Каждый дом буквально утопает в них. Это я разглядела потом, значительно позднее.

"Знаешь, в Москве такого нет. А здесь — тишина и покой, красота, особенно летом, когда все в цвету, — хорошо, правда?" — Верины глаза так и сияют от гордости. И ей есть чем гордиться. Дом у них очень хороший. Старинный, двухэтажный. Как любит повторять ее муж Юра: "В каталогах числится как европейский в ирландском стиле".

Все это вместе с приветливой встречей всего семейства немного успокоило меня.

— А вот и твоя комната. — И Вера распахнула дверь.

"Моя" комната на втором этаже стала пристанищем на время поездки. Вкус у моих друзей был отличный — ничего лишнего. Две кровати, несколько красивых пейзажей на стенах, букет цветов на тумбочке, огромный встроенный шкаф, куда уместились все мои вещи.

— Ты отдыхай, мы тебя не будем беспокоить.

Просто отдыхай, восстанавливай силы после полета, адаптируйся, — Вера тактично прикрыла дверь.

Я открыла чемодан, чтобы переодеться, а там — его рубашки… Я закрыла глаза и представила, где он сам сейчас, и какая между нами бездна — половина земного шара… Опять навернулись слезы. Я буквально рухнула на кровать. Прошло несколько дней, во время которых состояние опустошенности, разбитости от выплаканных слез и постоянной сонливости постепенно сменялось приливом новых сил, желанием работать за себя и за него тоже — ведь мы делали общее дело.

Сейчас, восемь лет спустя, я понимаю, что жизнь могла сложиться совсем по-другому. Это был перекресток — тот день, когда мы первый раз надолго расстались. Пути Господни неисповедимы. И это было дано каждому из нас. Ведь в такие моменты какое решение примешь, той дорогой и пойдешь до следующего перекрестка в судьбе.

ЗДЕСЬ МЫ — НЕ УЗБЕКИ

Как только я несколько пришла в себя, я стала пытаться помочь Мирзе выбраться в Америку. Сегодня все эти усилия кажутся невообразимыми. Но тогда я ухватилась за эту соломинку: "А вдруг получится", — мне так хотелось поверить в это чудо.

И я сказала Вере:

— Поедем в ООН.

У нее от удивления в буквальном смысле брови на лоб полезли. Поясняю ей:

— Я знаю, это нужно сделать, надо этот шанс использовать. Едем к консулу Узбекистана при ООН. Расскажем все, как есть. Они тоже люди, вдруг помогут.

Вера мою бесшабашную идею тут же поддержала. И вот две русские дамы — одна, правда, уже американка — поехали реализовывать немыслимую идею.

Поднялись на нужный этаж, какой — не помню, но казалось, что лифт ехал бесконечно долго. И тут нам сообщают, что консула в данный момент нет. И в ближайшее время не ожидается его возвращения. "Ну что такое? Не везет, да и только. Ничего у нас не получается", — правда, меня это остановило только на некоторое время. Решимость не дала опустить руки:

— Ас кем еще можно поговорить?

— Попробуйте рассказать о своем деле его жене. Она здесь.

Оказалось, что жена консула — это дочь бывшего Первого секретаря ЦК компартии Узбекистана. "Может, это удача?"

Залпом я выпаливаю этой интеллигентной и элегантной женщине с типично восточным лицом:

— Понимаете, мой муж — узбек, мы недавно поженились. Нас пригласили сюда на работу. Меня пропустили через паспортный контроль, а его нет.

Может быть, вы чем-то можете помочь? — Мой голос почти срывается от волнения. — У вас ведь принято помогать друг другу. Помогите и вы, он же ваш. У нас все может разрушиться, все что запланировано, вся наша работа… У нас программа рассчитана на два месяца, мы можем сократить ее, — мой голос стал совсем тихим, — люди ведь ждут!

Моя тогдашняя наивность, вероятно, может поразить некоторых сегодня. Я и сама сейчас удивляюсь. Ведь у меня была вера, что консул может помочь нам, с этой верой я к нему и шла. Но чуда не произошло. Ее глаза смотрели на меня прямо, и чувствовалось, что эта женщина говорит правду. Нет, это не было равнодушием, скорее дипломатическая корректность, воспитанная положением: — Мы, к сожалению, ничем не можем вам помочь. Если вашего мужа там не пропустили через границу, то здесь тем более нельзя ничего поделать. У меня тоже на родине сын, и я сама из-за различных