глаза,— зачем тебе уезжать, Маклай? Разве у тебя на луне есть такие братья, как мы?
— Нет, Туй, нет. Вы мои настоящие братья.
— Останься с нами. Мы выстроим тебе по хижине в каждой деревне. У тебя будет дом и в Горенду, и в Гарагасси, и в Гумбу, и на Били-Били. Мы дадим тебе жен, Маклай. В каждой хижине будет женщина, и в каждой хижине будет очаг. Куда бы ты ни пришел, тебя везде будет ждать горячий буам. Мы посадим для тебя таро. Мы будем охотиться для тебя, Маклай.
— Не удерживай меня. Я еще вернусь к вам.
— Возвращайся скорее, Маклай.
— Скоро! Да…
Между деревьями мелькают огни. Это идут с факелами из Били-Били и Гумбу.
— Пойдем с нами, Маклай,— говорят они.— В Гумбу собрались люди с гор. Они хотят смотреть на твое лицо и слышать твой голос.
Маклай смотрит на свои изорванные башмаки. Он так и не успел их переменить на «Изумруде».
— У меня болят ноги,— отвечает он.— Мне трудно идти по камням в Гумбу.
— Мы отнесем тебя на руках. Смотри, мы сделаем из веток носилки и отнесем тебя, как дикого кабана с охоты. Нехорошо, если люди с гор не увидят тебя теперь.
Носилки, подхваченные сильными руками, едва покачиваются на ходу. И впереди и сзади носилок идут папуасы с зажженными факелами. Сухие листья трещат в огне. Тени цепляются за ветви деревьев, колышутся на кустах.
— Спойте мне песню,— просит Маклай.
Как всегда, начинает Саул. Потом подхватывают остальные. Низкий голос Туя гудит, как басовая струна:
Если ты не вернешься к нам снова, Если мы не увидим тебя, Завянут листья на наших пальмах И дожди затопят наши хижины. Если ты не вернешься к нам снова, Тангрин разорвет нашу землю, Море выйдет из своих берегов И о камни разобьются пироги. Если ты не вернешься к нам снова, В каждой хижине будут слезы и горе, Буду плакать я, будет плакать Маш-ша, Будет плакать Туй — сильный человек.
Маклаю делается еще грустнее от этой песни. Оп опускает руку с носилок и трогает курчавые волосы Саула. — Я вернусь! — повторяет он шепотом.— Я же вам сказал, что вернусь!..
«Витязь». Сентябрь 1871 МИКЛУХО – МАКЛАЙ «Изумруд». Декабрь 1872
Сегодня утром ее прибили здесь по распоряжению капитана «Изумруда». Волнение перехватывает горло Маклая. Пятнадцать месяцев, целых пятнадцать месяцев! К лодке он спускается уже бегом. Папуасы смотрят на него. Они понимают, что и ему тоже невесело. Туй громко вздыхает и качает головой. — Ничего, ничего,— говорит Маклай и, отворачиваясь от него, лезет в карман.— Вот серьги. Это тебе, Туй. И Саулу и Лялу! Папуасы громко щелкают языком. Какие красивые серьги! Во всей Горенду нет таких блестящих, таких длинных серег. Но и серьги не утешают их. — Маклай!— тихо говорит Саул и дергает Маклая за полу пиджака. Но Маклай только машет рукой. — Туй! — говорит он.— Саул! Лялу! Поедем со мной. Я покажу вам лодку и белых людей. Не бойтесь. Я буду с вами! — Ты все время будешь с нами? — Все время! — Хорошо! Мы поедем с тобой,— говорит Туй и прыгает в лодку. Саул и Лялу прыгают тоже. Лодка отчаливает от берега. Белая пена прибоя уже далеко за кормой. Уходит берег. Уходят зеленые чащи. Уходит домик на сваях и белые струйки дыма над хижинами Горенду. На борту «Изумруда» папуасы ни на шаг не отстают от Маклая. Они держат его за рукава, за полы, за свободный конец пояса. Белые люди с любопытством осматривают нежданных гостей. Перед ними ставят тарелки с угощением, но папуасы жмутся к Маклаю и ничего не едят. Маклай ведет их в машинное отделение, потом на палубу к пушкам. Ни пушки, ни машины не нравятся папуасам. Их пугает жар и огонь кочегарки, они отворачиваются от неподвижных пушек, шум машин заставляет их вздрагивать всем телом. Но вот Маклай подводит их к загородке на палубе. Два маленьких бычка — живой запас провизии для «Изумруда» — лениво пережевывают сено. Папуасы хватаются руками за перегородку и замирают в восторге. Они смеются, они причмокивают, они качают головами. — Какая хорошая свинья!— кричат они.— Какие хорошие свиньи у тамо-русс! Дай нам свинью, Маклай! Туй протягивает руку через загородку и осторожно касается черной слюнявой морды быка. Потом поднимает руку к рогам. — Что это? — спрашивает он.— Это зубы? Матросы, столпившиеся вокруг папуасов, покатываются со смеху. — Это не свинья, Туй,— терпеливо говорит Маклай.— Это бык. Скажи громко: «бык». — Бик! Бик! — старательно повторяют папуасы. А Туй смотрит на Саула и говорит наставительно и важно: — Когда у свиньи зубы растут на голове, ее называют бик! Маклай проводит папуасов по всему кораблю. После быков им больше всего нравится фортепьяно. Маклай садится на круглую табуретку и играет вальс «Дунайские волны». Саул от удовольствия даже закрывает глаза. Потом, осмелев, опускает с размаху ладонь на белые и черные клавиши. Фортепьяно возмущенно ревет. Но этот рев нравится папуасам еще больше, чем «Дунайские волны». За Саулом хлопает по клавишам и Лялу, а Туй выбирает одну отдельную клавишу и стучит по ней пальцем — десять, двадцать, тридцать, сорок раз подряд! Маклай с трудом отрывает папуасов от инструмента и тащит их дальше. Они со смехом останавливаются перед большими зеркалами в кают-компании, трогают столы,
Если ты не вернешься к нам снова, Если мы не увидим тебя, Завянут листья на наших пальмах И дожди затопят наши хижины. Если ты не вернешься к нам снова, Тангрин разорвет нашу землю, Море выйдет из своих берегов И о камни разобьются пироги. Если ты не вернешься к нам снова, В каждой хижине будут слезы и горе, Буду плакать я, будет плакать Маш-ша, Будет плакать Туй — сильный человек.
Маклаю делается еще грустнее от этой песни. Оп опускает руку с носилок и трогает курчавые волосы Саула. — Я вернусь! — повторяет он шепотом.— Я же вам сказал, что вернусь!..
БИК! БИК!
Саул и Лялу по колено в воде помогали Маклаю грузить его вещи в шлюпку. Шлюпку качало. Уцепившись за корму, Туй, тоже по колено в воде, с усилием удерживал ее. — Всё! — сказал Маклай.— Можно и ехать! Он выпрыгнул на берег и крикнул Тую: — Туй! Посмотри за лодкой! Я сейчас вернусь! Маклай остановился посередине комнаты и огляделся по сторонам. Все в порядке. Ящики с коллекциями, дневники, бумаги — все это уже в шлюпке. Ножницы, топоры, два-три ножа, чашки и чайник остаются папуасам. Жаль, что он так мало оставляет им! Под ногами загремела пустая жестянка из-под кофе. Маклай поднял ее и улыбнулся. Ульсон, наверно, посмеялся бы над ним. Но ничего! Не всегда же делать только одни умные вещи. Ловким движением ножниц Маклай режет тонкую жесть. Какие прекрасные серьги! Это Тую! Это Лялу, это Саулу, а этот кружочек с дырочкой посередине — Маше для ожерелья. Когда он вернется сюда, он обязательно привезет ей красное платьице и красные башмачки. Весело даже подумать, как она будет радоваться всему этому. Маклай сует серьги в карман и закрывает за собою дверь. Он медленно сходит со ступенек и медленно идет но тропинке. Вот и стрела на дереве! Ему так и не пришлось зарывать здесь свои дневники. А рядом, на другом дереве, толстая доска и на ней — медная пластинка с короткой надписью:«Витязь». Сентябрь 1871 МИКЛУХО – МАКЛАЙ «Изумруд». Декабрь 1872
Сегодня утром ее прибили здесь по распоряжению капитана «Изумруда». Волнение перехватывает горло Маклая. Пятнадцать месяцев, целых пятнадцать месяцев! К лодке он спускается уже бегом. Папуасы смотрят на него. Они понимают, что и ему тоже невесело. Туй громко вздыхает и качает головой. — Ничего, ничего,— говорит Маклай и, отворачиваясь от него, лезет в карман.— Вот серьги. Это тебе, Туй. И Саулу и Лялу! Папуасы громко щелкают языком. Какие красивые серьги! Во всей Горенду нет таких блестящих, таких длинных серег. Но и серьги не утешают их. — Маклай!— тихо говорит Саул и дергает Маклая за полу пиджака. Но Маклай только машет рукой. — Туй! — говорит он.— Саул! Лялу! Поедем со мной. Я покажу вам лодку и белых людей. Не бойтесь. Я буду с вами! — Ты все время будешь с нами? — Все время! — Хорошо! Мы поедем с тобой,— говорит Туй и прыгает в лодку. Саул и Лялу прыгают тоже. Лодка отчаливает от берега. Белая пена прибоя уже далеко за кормой. Уходит берег. Уходят зеленые чащи. Уходит домик на сваях и белые струйки дыма над хижинами Горенду. На борту «Изумруда» папуасы ни на шаг не отстают от Маклая. Они держат его за рукава, за полы, за свободный конец пояса. Белые люди с любопытством осматривают нежданных гостей. Перед ними ставят тарелки с угощением, но папуасы жмутся к Маклаю и ничего не едят. Маклай ведет их в машинное отделение, потом на палубу к пушкам. Ни пушки, ни машины не нравятся папуасам. Их пугает жар и огонь кочегарки, они отворачиваются от неподвижных пушек, шум машин заставляет их вздрагивать всем телом. Но вот Маклай подводит их к загородке на палубе. Два маленьких бычка — живой запас провизии для «Изумруда» — лениво пережевывают сено. Папуасы хватаются руками за перегородку и замирают в восторге. Они смеются, они причмокивают, они качают головами. — Какая хорошая свинья!— кричат они.— Какие хорошие свиньи у тамо-русс! Дай нам свинью, Маклай! Туй протягивает руку через загородку и осторожно касается черной слюнявой морды быка. Потом поднимает руку к рогам. — Что это? — спрашивает он.— Это зубы? Матросы, столпившиеся вокруг папуасов, покатываются со смеху. — Это не свинья, Туй,— терпеливо говорит Маклай.— Это бык. Скажи громко: «бык». — Бик! Бик! — старательно повторяют папуасы. А Туй смотрит на Саула и говорит наставительно и важно: — Когда у свиньи зубы растут на голове, ее называют бик! Маклай проводит папуасов по всему кораблю. После быков им больше всего нравится фортепьяно. Маклай садится на круглую табуретку и играет вальс «Дунайские волны». Саул от удовольствия даже закрывает глаза. Потом, осмелев, опускает с размаху ладонь на белые и черные клавиши. Фортепьяно возмущенно ревет. Но этот рев нравится папуасам еще больше, чем «Дунайские волны». За Саулом хлопает по клавишам и Лялу, а Туй выбирает одну отдельную клавишу и стучит по ней пальцем — десять, двадцать, тридцать, сорок раз подряд! Маклай с трудом отрывает папуасов от инструмента и тащит их дальше. Они со смехом останавливаются перед большими зеркалами в кают-компании, трогают столы,