на подоконнике и злилась. Сколько они знакомы, черт возьми? Ей что, самой ему объяснять про жениха и про армию?

Они не виделись несколько дней. И не звонили друг другу. Света вообще-то понимала, почему он не появляется. Гордый. Ну и что, она тоже гордая. Правда, не до такой степени, чтобы время от времени не заглянуть в ту беседку в заросшем парке на высоком берегу, не посидеть часок на его лавочке, на их лавочке… Никто же не узнает.

И в тот вечер она шла к их беседке. И услышала его голос. Он говорил, как всегда, мягко и очень тихо, и она могла бы убедить себя, что это вовсе не он сидит на их лавочке с какой-то девчонкой, если бы девчонка вдруг не захохотала во весь голос и не закричала сквозь смех:

— Ой, Сокол, я тебя просто обожаю!

— Обожай, — шепотом разрешила ей Света. — А я пошла.

Она повернулась и тихо выбралась из зарослей. Очень тихо. Чтобы никто ничего не заметил. Не догадался. Не пожалел. Ее никто никогда не бросал. Ни один из пятидесяти четырех человек ее компании, не говоря уж об их женах, невестах и сестрах. Они бросали друг друга, расходились, ссорились между собой — и все оставались при ней. А она всегда была сама по себе. И да будет так впредь.

Он пришел к ней домой в этот же вечер. А в этот вечер у нее собрались десятка два из незамужних и неженатых — просто так, без всякого повода, — принесли с собой три бутылки какого-то легкого вина и огромную коробку мелкой копченой рыбешки. Сидели, пили, шелушили рыбешку, передавали гитару друг другу, пели по очереди новые песни. И тут пришел Сокол. И сразу все оживились, и говорить стали быстрее, и петь выразительней, и кто-то предложил танцевать… Света сидела в уголке, в своем любимом кресле, молчала, тихо перебирала струны гитары, смотрела на всех, как из зрительного зала на сцену. Сокол подошел, присел на корточки возле ее ног, заглянул ей в лицо.

— Ты чего такая? — вполголоса спросил он. — Сердишься, да? Ну, извини. Я сам виноват… Слушай, забудь, а? Спой что-нибудь лучше.

Она помолчала, глядя на него, попробовала несколько аккордов, нечаянно начала мелодию — и вдруг запела:

А ты на лавочке

С другою дурочкой.

А мне до лампочки

Все это, Юрочка…

Все как-то сразу замолчали, оглянулись на нее, притихли. Она и сама ощущала, что голос ее звучит с совершенно не свойственной ей надрывной тоской, но остановиться уже не могла:

Над вашей лавочкой

Сирень качается,

А мне до лампочки —

Любовь кончается.

Сокол сел на пол, обхватил колени руками, слушал, напряженно глядя на нее. Она ощущала его взгляд, как солнечный свет, и отворачивалась, щурилась, прятала глаза. И пела песню, которую не знала до этой минуты, вот до этой секунды, до этого мига, когда пора петь следующее слово… Она заметила, как на нее смотрит вся ее хорошая компания, и, выплывая из своего странного и страшного ей транса, тихо скомкала конец:

Цыганка встретится,

Предскажет шепотом:

Пройдет полмесяца —

Вернется шелковым…

Она замолчала, перебирая струны, тряхнула головой, потянулась за бокалом…

— Ой, не могу, — громко и отчаянно сказал Толик Кролев, известный в компании больше как Братец Кролик. — Ой, Светка, выходи за меня замуж, правда…

— Заткнись, — сказал суровый Олежек. — Она за меня выйдет.

Оба они были в компании совсем недавно.

Сокол встал. Оглянулся на них, холодно сказал:

— Молчите уж… У Светы жених в армии. Скоро вернется.

— Да вернулся давным-давно, — сказала Света. — Да-а-авным-давно вернулся.

— Ну? — Он обернулся к ней. — И что?

— И другую полюбил, — коротко глянув ему в глаза, весело сказала она. И опять взялась за гитару. — Допеть песню-то?

— Допой, — при общем молчании не сразу сказал он.

Она оглянулась на свою хорошую компанию, подмигнула всем сразу, улыбнулась и лихо допела с жесткой, непреклонной интонацией:

Здесь добры молодцы

Приходят, сватают…

Явился, золотце?

Теперь уматывай.

Закашлялась, отхлебнула слабого кислого вина, поглядела на Олежку и холодно сказала:

— Я за тебя замуж пойду. Если ты не передумал.

…Они с Олегом разошлись через два месяца после свадьбы.

А Сокола она больше не встречала. Говорили, что он куда-то уехал. На север, что ли. Просто его не было — и все. Где бы он ни был, его все равно не было. Год, два, пять, десять. Светлана привыкла думать, что его не было никогда. Потому что если он был — значит, она его потеряла. Значит, она потеряла то, что ей нужно было больше всего в жизни. Единственное, что ей было нужно. А если его не было — она ничего и не теряла. И все, что нужно, у нее есть — друзья, родные, работа, два прекрасных племянника. Даже удивительно, как эта дура Нинка сумела родить таких умненьких, таких талантливых, таких самостоятельных пацанов. Она вполне счастлива. И была бы еще счастливее, если бы сегодня вечером все оставили ее в покое, не приходили бы толпами, дали бы ей тихо посидеть в любимом кресле со старым томиком Стругацких, зачитанным до ветхости, с такой же ветхой запиской между страниц: «Жди меня. Сокол». Так нет же, опять кого-то несет…

— Иду-иду-иду! — закричала Светлана, спеша в прихожую на настойчивый, непрекращающийся звонок. — Да иду же! Уж и подождать немножко не можете?

И открыла дверь.

— А я мало ждал? — с подчеркнутым удивлением спросил Сокол, переступая через порог и угрожающе надвигаясь на нее. — Я, по-твоему, недостаточно ждал, да? Сколько лет прошло?

— Четырнадцать, — растерянно сказала она. — Ты откуда взялся?

— Из армии пришел, — сквозь зубы сказал он. — Ну ладно, я дурак. Но ты же всегда такая умница была… Ты что, сказать мне не могла? Объяснить как-то… Я же почти десять лет дома не был! Чтобы тебя с Олегом не видеть. А позавчера в Москве его встретил. С женой и детьми. Светка! Ну скажи ты мне что-нибудь наконец!

— Я твою лавочку в прошлом году украла и на дачу увезла, — сказала Светлана.

И заревела.

Не кладите трубку, пожалуйста

В комнате отдыха был телефон. Большая удача. Наверное, в соседней, где поселилась эта мелкая блондиночка, тоже есть. Так, какой там у нас номер? 21–35. Рассуждая логически, в комнате блондиночки должен быть 21–36. Или 21–34? Пробуем.

Виктор набрал 21–36.

— Дежурный, — глуховато отозвалась трубка хриплым басом.

— Прошу прощения, ошибся номером, — сказал Виктор и набрал 21–34.

Он слушал длинные гудки и думал, что опять ошибся номером. Прошло минут двадцать, как их поселили в смежных комнатах, — почти одновременно. Не могла же она за это время так крепко уснуть, что не слышит телефонных звонков? Семь гудков подряд. Восемь… девять…

Он уже хотел положить