зоологией и химией, пока, наконец, под влиянием Брюкке^[16], величайшего авторитета, который повлиял на меня больше, чем кто-либо другой в моей жизни, я занялся физиологией, хотя тогда она и была чересчур ограничена гистологией. К тому времени я уже сдал все экзамены по медицине, однако не чувствовал интереса к какой-либо врачебной деятельности, пока со стороны моего глубокоуважаемого учителя не прозвучало предупреждение, что ввиду моих стесненных материальных обстоятельств мне следовало бы оставить теоретическое поприще. Так я перешел от гистологии нервной системы к невропатологии и затем, побуждаемый свежими веяниями, начал интересоваться неврозами. Однако мне кажется, что отсутствие у меня истинного призвания к врачебной деятельности вряд ли нанесло большой ущерб моим пациентам. Ибо больному мало проку от того, если терапевтический интерес врача имеет ярко выраженную эмоциональную окраску. Для него лучше всего, когда врач выполняет свою работу холодно и, насколько возможно, корректно.

Такая фаустовская жажда знаний может фокусироваться на загадках человеческого бытия и происхождения или простираться до сущности всего мироздания. В случае с Фрейдом явно имело место первое. И опять же любопытство подобного рода может искать удовлетворения двумя различными способами: посредством философского рассуждения или посредством научного исследования. Мы знаем, какого способа придерживался Фрейд, но Витгельс высказывает остроумное предположение, что Фрейд, возможно, принадлежал к той породе людей, чья склонность к мысленным абстракциям настолько могущественна, что они опасаются, как бы она не взяла верх над ними, и пытаются чинить ей препятствия путем изучения конкретных научных фактов^[17]. Подтверждением этому может служить ответ Фрейда на заданный мной однажды вопрос, как много философских трудов он уже изучил. Ответ звучал: «Очень мало. Будучи молодым человеком, я имел чрезмерное пристрастие к размышлению и безжалостно подавлял его».

В гётевском гимне Природа предстает как прекрасная, добрая Мать, которая щедро одаривает своих любимцев привилегией постигать ее тайны. Подобные романтические сравнения обладали в глазах юного Фрейда значительно большей притягательной силой, чем прозаическая перспектива женитьбы на родственнице из Манчестера. Материалистическим его мировоззрение не назовешь никак. Он выбрал свою профессию в соответствии со своими идеалами, невзирая на бедность или богатство, отказывая себе в житейском комфорте.

Виттельс считает, что в гимне Гёте Фрейда привлекло не только ощущение красоты природы, но и восхищение ее смыслом и целью. Будучи убежденным атеистом, Фрейд вряд ли когда-нибудь ломал себе голову относительно устройства Вселенной, однако идея, что в основе человеческих поступков лежат различные мотивы, побудительные причины и цели, многие из которых сокрыты, занимала его всегда — задолго до того, как он ее столь блестяще развил, разгадывая загадку Сфинкс. Можно предположить, что толчком к этому неутомимому поиску смысла человеческого бытия и человеческих отношений послужили те сложные вопросы, которые ставили перед ним в раннем детстве взаимоотношения в семье. Сказанное явилось бы наилучшей иллюстрацией его собственного суждения о том, что первые два иди три года жизни играют решающую роль в формировании характера и личности.

В рассматриваемый нами критический для Фрейда период начались серьезные перемены, в ходе которых произошло признание превосходства за интеллектом. Он постиг тот факт, что главным секретом власти является не сила, а понимание, красноречивым свидетельством чего служат великие научные достижения трех последних столетий. До того как попробовать приложить эту истину к человеческому поведению, необходимо, думалось ему, узнать кое-что о физическом строении человека, о том месте, которое он занимает в природе. Здесь путь был указан Дарвином, труд которого вызвал необычайный интерес в 70-е годы во всей Европе.

Однажды в разговоре со мной на тему об уравновешенности греческого идеала, его духовном и физическом совершенстве Фрейд заметил: «Да, комбинация такого рода, несомненно, предпочтительнее. Евреи в силу различных причин получили одностороннее развитие и придают большее значение разуму, чем телу. Но если бы мне самому пришлось выбирать между тем и другим, я бы также поставил на первое место ум».

Это обращение от силы к осознанию и в конечном счете от тела к духу было чрезвычайно глубоким и имело далеко идущие последствия. Несмотря на резкие нападки, Фрейд редко принимал участие в спорах, поскольку это глубоко противоречило его натуре. Подобно Дарвину и в отличие от большинства ученых он старался не обращать внимания на критику, какой бы чувствительной она ни была, продолжая свои дальнейшие исследования и добывая все новые и новые доказательства своей правоты. Он не навязывал своих идей. Он ненавидел споры или публичные обсуждения спорных научных вопросов. Поэтому на психоаналитических конгрессах после его докладов никогда не устраивались дискуссии.

С одной стороны, Фрейд отличался большой методичностью как своего мышления, так и своих привычек и обладал поистине замечательной способностью систематизировать колоссальный фактический материал. Но, с другой стороны, он довольно презрительно относился к педантичному использованию терминологии, находя подобную деятельность скучной; он никогда бы не смог сделаться математиком или физиком или хорошим шахматистом. Он легко, быстро и спонтанно писал, никогда тщательно не редактируя написанное, так как считал это пустым и утомительным занятием. Отдельные неясности и двусмысленности его текстов не раз заставляли переводчиков поломать себе голову. Однажды я попросил Фрейда объяснить, почему он использует фразу, значение которой остается неясным. С гримасой на лице он мне ответил: «Pure Schlamperei»^[18]. Здесь мы сталкиваемся с проявлением одной из его главных характерных черт — неприязнью к помехам и ограничениям. Он давал волю своим мыслям, не задумываясь об упрощении их изложения на бумаге.

Мы уже отмечали раннюю склонность Фрейда к умозрительным размышлениям, которую он жестоко подавлял. Мотивом такого подавления частично являлась боязнь ухода от реальной действительности, но в основном — опасность высвобождения потока бессознательных мыслей, для которых он был еще недостаточно зрел. (Фрейду потребовались определенное время и мужество, чтобы осуществить — в возрасте 40 лет — свой самоанализ.)

Фрейд стремился к интеллектуальной дисциплине, так как наука того времени (как,