результате пожалели, а вот Некрича уволили: сначала из партии, потом — из России.)

Подобный ажиотаж мне довелось наблюдать лишь в седьмом классе. Там, правда, книгочеи были иного разлива. Пожилая татарка-уборщица орала на молодую, почему-то по-русски: „Когда Динисича отдашь?! Рашид весь злой! Морду побьет!..” Рашид был старик-дворник, а „Динисич” — соответственно — „Один день Ивана Денисовича”.

Через четверть века в Гарварде я спросил Александра Моисеевича Некрича: „А что было в вашей книжке сверхъестественного, если у нас в подвале все ветераны ошалели? Книжку у меня отняли, разорвали пополам, чтоб быстрей читать, и не вернули…” (Некрича я к тому времени, конечно, прочитал; мне было интересно, что он ответит.) Александр Моисеевич снисходительно уклонился: „Я вам подарю”. Но я его все-таки достал: „А у нас и на политзанятии в стройбате вас вместе с Солженицыным и Дудинцевым ругали „клеветническим отщепенцем”. Некричу компания понравилась, он усмехнулся: „Тогда много книг о войне выходило. Начальник Генерального штаба Штеменко, маршал Жуков… Жуков, молодец, — про финскую кампанию даже не упомянул, вероятно, из скромности… У меня там… статистика, положение в мире к началу войны… Если в двух словах: как умудрился Гитлер при всех козырях проиграть? Да и мы ведь не особо выиграли” <…>”.

Сергей Козлов. Солнце, небо, лед и огонь… Литературно-фронтовое наследие Антуана де Сент-Экзюпери. — “История” (научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения), 2007, № 16 (832) <www.1september.ru>.

“Существовало два основных соблазна: либо укрыться от неминуемого приближения смерти путем самоотождествления себя с фронтовым микро- и макроколлективом (путь большинства интеллигентов-европейцев), либо поддаться ее притягательному зловещему зову (путь Бориса Савинкова, Эрнста Юнгера и других воинов-художников). Позже Сильвестр Сталлоне устами своего культового персонажа из фильма „Рембо-2” резюмировал вторую психологическую установку так: „Чтобы выжить на войне, нужно чувствовать себя на ней как дома”. Сент-Экзюпери сознательно выбрал и художественно обосновал принципиально иной, третий путь: переживание осознанного катарсиса в качестве главного средства, помогающего сохранить человеческий облик в жестоких условиях войны. На практике это означало — стоически смотреть смерти в глаза, осознать трагедию личности в неизбежной для нее ситуации и жить с вновь обретенным сознанием, переживая личное существование как долг перед сакральным даром бытия и черпая в таком осознании мужество в отстаивании общечеловеческих ценностей. Этот гуманистический завет особенно значим для постиндустриального общества начала XXI в., основанного преимущественно на идеологии лично-эгоистического успеха”.

Виктор Левенштейн. За Бутырской каменной стеной. Предисловие Валерия Сойфера. — “Континент”, 2007, № 2 (132).

Центральная публикация этого номера, на мой взгляд. Поразительная документальная повесть-воспоминание человека, арестованного в студенческие годы с обвинением в покушении на Сталина и спустя многие годы принятого в возрасте 58 лет на работу в крупную инженерную фирму в США. В конце своих записок Виктор Матвеевич описывает посещение художественной выставки дипломных работ студентов нашего времени, среди которых есть и работы его сына-художника. Сын выставил инсталляцию, в которой Левенштейн узнал свой тюремный бокс. Комната была воссоздана молодым человеком по рассказу отца.

Самуил Лурье. Два эссе. — “Зарубежные записки”, Германия, 2007, II (книга десятая) <http://magazines.russ.ru/zz>.

Из первого, об Иване Панаеве.

“Чернышевский вообще симпатизировал Авдотье Яковлевне. Хотя, как сам кое-кому после говорил:

— Невозможная она была женщина.

На самом-то деле она просто была принципиальная. Но принцип у нее был один: не отказывать себе ни в чем. И она никогда им не поступалась.

У Некрасова принципов было несколько разных.

Жизнь этой странной семьи протекала как сплошной скандал. То он занеможет и всю Россию заставит его оплакивать, пока Авдотья Яковлевна не найдет толкового врача, способного отличить от горловой чахотки тривиальный сифилис. То ее потянут к суду за кражу больших денег у близкой подруги, а Некрасову платить, да еще терпеть от Герцена презрительную брань.

Любовь и деньги шли темными волнами — прибывали, убывали. Обходя Панаева.

Пока Некрасов с его как бы женой мирился и ссорился, разъезжался и съезжался в Париже и в Риме — и сочинял про все про это стихи для „Современника”, — Иван Иванович редактировал журнал и вообще занимался исключительно литературой. Попивал — но слегка, насколько позволяли гонорары. Вообще — приближаясь к пятидесяти, окончательно присмирел. Говорил, прикладывая руку к груди: я человек со вздохом.

— Я знаю, что мои писания с точки зрения высшей, с художественной точки рассматривать нельзя, да я и не имел никогда на это претензии; я на них смотрел всегда как на беллетристические произведения, удовлетворяющие требованиям минуты, способствующие журналу так, как неглупый и небесталантливый актер способствует ходу пиесы, в которой играют высшие таланты. Я себя считаю литературною полезностью (utilitй), вот и все. Мне было бы только тяжело расстаться с этим убеждением…

Последний день масленицы 1862 года прошел так: Некрасов отправился, по обыкновению, в Английский клуб, Панаев — к двоюродной сестре на блины (тонкие лепешки из жидкого теста, испеченные на сковороде), Eudoxie — в театр.

Спектакль ей надоел, она уехала, не досмотрев последнего акта. Дома лакей сказал, что Иван Иванович дурно себя чувствует. Она зашла в его комнату. Он лежал на кровати, но приподнялся, сказал:

— Прости, я во многом ви…

На этом умер. А она и Некрасов жили еще долго и несчастливо.

Иван Иванович всегда, возвращаясь с чьих-нибудь похорон, говорил ей, „что не желал бы лежать ни на одном из петербургских кладбищ, кроме Фарфорового завода, расположенного на возвышенном, песчаном берегу Невы”.

Поэтому могилы Панаева не существует. Там, где она была, — станция метро”.

Александр Мельников. “Епифанские шлюзы” (Опыт писательского расследования). Послесловие доктора филологических наук Тамары Никоновой. — “Подъем”, Воронеж, 2007, № 6 <http://www.pereplet.ru/podiem>.

Замечательная — именно писательская — статья о знаменитой повести-мистификации Андрея Платонова, долго кочевавшая по московским редакциям и вот опубликованная теперь в Воронеже.

Александр Милорадов. Бегство в Египет. —