надобность? Кузнецъ еще съ утра былъ не твердъ на ногахъ, а тутъ его пригласили къ Элленъ, бывшей Элленъ Горничной. Свена Дозорнаго дома не случилось, но Элленъ такъ хорошо потчевала гостя водкой, что старикъ свалился. Охъ, какъ сокрушалась теперь Элленъ о томъ, что она натворила, и даже съ отчаянія спрашивала: нельзя ли замазать дыру крутой кашей? — Что ты! — отвѣтила Брамапутра. — Такъ нельзя ли взять иглу съ ниткой да зашить какъ-нибудь? — спрашивала Элленъ и принималась истерически хохотать съ отчаянія, что напоила кузнеца. Но Маккъ сразу придумалъ было выходъ: взять да принести въ его комнату одну изъ небольшихъ лодокъ съ Фунтуса, налить ее теплой водой и постелить на дно перину, — выйдетъ прекрасная ванна. Послали за Свеномъ Дозорнымъ, но, выслушавъ отъ ключницы такой приказъ, онъ сказалъ, опуская шапку до самыхъ колѣнъ:- Помилуйте! Ни одной изъ этихъ лодокъ не спускали на воду съ самой осени; онѣ всѣ разсохлись и дадутъ такую течь, что твои свиньи… — и онъ учтиво поклонился.

Такъ ничего и нельзя было подѣлать.

И все, какъ нарочно, складывалось въ этомъ году не ладно; вскрылъ Маккъ письмо отъ дочери своей Эдварды изъ Финляндіи, ежегодное ея письмо въ родной домъ къ Рождеству, и его такъ всего и передернуло. Онъ сразу отошелъ къ окну и задумался. Письмо было короткое: Эдварда овдовѣла и весною собиралась домой.

Маккъ превозмогъ себя и принималъ гостей, какъ ни въ чемъ не бывало. Принялъ, по обычаю, смотрителя Шёнинга, принялъ и Бенони, ставшаго теперь компаньономъ Макка и хозяиномъ въ Сирилундѣ, да къ тому же баснословнымъ богачомъ. Маккъ подвелъ его къ дивану и нѣсколько разъ поблагодарилъ за посѣщеніе въ такой вечеръ. Потомъ обратился къ смотрителю и спросилъ:- А мадамъ Шёнингъ?

— Не знаю, — отвѣтилъ смотритель, и даже не оглянулся — гдѣ же она.

— Но она, вѣрно, придетъ?

— Кто? — спросилъ смотритель.

Ему ни до чего и ни до кого не было дѣла. Съ какимъ презрѣніемъ относился онъ ко всѣмъ этимъ вопросамъ, къ этому Фердинанду Макку и всему его дому! А вонъ на диванѣ развалился, во всей своей красѣ, богачъ изъ простыхъ, бывшій владѣлецъ рудниковъ, Бенони Гартвигсенъ, ворочая голубыми глазами. Въ столовой дѣвушки накрывали столъ, не помня себя отъ радости, что наступилъ-таки этотъ завѣтный вечеръ… О, не будь тутъ по стѣнамъ кое-какихъ картинъ, невмочь было бы и оставаться здѣсь.

Но вотъ, явилась и мадамъ Шёнингъ. Она извинилась, что пришла такъ рано.

— Помилуйте, милѣйшая мадамъ Шёнингъ, — сказалъ Маккъ;- мужъ вашъ тутъ уже съ четверть часа.

— Вотъ какъ, — отозвалась она, и даже не поглядѣла, гдѣ мужъ, не видѣла даже тѣни своего мужа.

За столомъ Маккъ произнесъ свои обычныя торжественныя рѣчи. Говоря о дочери Эдвардѣ, онъ высказалъ надежду, что баронесса Эдварда помнитъ свое старое гнѣздо и навѣститъ его весною… Ни слова о катастрофѣ; былъ вѣдь сочельникъ.

Послѣ того Маккъ провозгласилъ тостъ, прекрасный тостъ, за своего компаньона Бенони, который былъ такъ добръ посѣтить его въ этотъ вечеръ. Затѣмъ — за смотрительскую чету съ маяка и, наконецъ, за всѣхъ своихъ людей. И вся эта армія людей, зарабатывавшихъ свой хлѣбъ въ Сирилундѣ, по-дѣтски внимала хватающимъ за душу словамъ Макка, а Брамапутра, по обыкновенію, усиленно сморкалась. Но Фредрика Мензу нельзя было перенести въ постели къ столу. Его, однако, не оставили одного въ такой вечеръ; возлѣ него сидѣла одна изъ женщинъ, кормила его, читала ему молитвы и всячески ухаживала за нимъ. А у другой стѣны каморки лежалъ мальчугашка Элленъ, предоставленный самому себѣ; онъ кричалъ, замолкалъ, улыбался, брыкался ножонками и снова кричалъ. Но онъ сильно мѣшалъ тѣмъ двумъ читать молитвы, и Фредрикъ Менза раза два яростно кричалъ:- Царь Давидъ, царь Давидъ! Чортъ подери! Хо! — на что женщина отвѣчала:- Да, правда ваша, надо помнить царя Давида изъ библіи… — Элленъ для вида забѣжала разокъ съ пира провѣдать ребенка, перевернула его на другой бокъ и опять убѣжала. Она была занята другимъ, тѣмъ, что сейчасъ предстояло: когда гости уйдутъ, вѣрно, начнется обыскъ; но этой дѣвчонкѣ, этой Петринѣ изъ Торпельвикена ни за что не изловчиться припрятать серебряную вилку за подкладку нижней юбки…

Бенони спросилъ Макка:- Значитъ, какъ же? Роза такъ и не знаетъ никого въ ключницы для меня?

Какъ это, видно, мучило его; какимъ растеряннымъ тономъ говорилъ о томъ этотъ богачъ, воротила! Ему не хватало дамской особы вести хозяйство, и никакъ нельзя было отыскать таковой за всѣ свои деньги.

Маккъ попросилъ его обождать до весны.

— Милый другъ, прошу погодить до весны. Весной пріѣдетъ моя дочь, и эти двѣ дамы такъ хорошо знаютъ другъ дружку…

На праздникахъ Бенони вздумалъ прокатиться черезъ общественный лѣсъ въ сосѣднюю церковь. Онъ предпринималъ поѣздку ради развлеченія, — почему бы ему не послушать одну изъ праздничныхъ проповѣдей знаменитаго пастора Барфода? И такъ какъ Бенони уже не подобало ходить пѣшкомъ, то Маккъ одолжилъ ему лошадь и санки да кстати и свою тюленью шубу.

— Я еще не обзавелся шубой, — сказалъ Бенони Свену Дозорному, который сидѣлъ кучеромъ позади. Бенони колебался было посадить Свена кучеромъ, — Свенъ былъ вѣдь теперь человѣкъ женатый и къ тому же произведенъ въ шкипера большого судна. — Тебѣ, пожалуй, мало охоты везти меня? — спросилъ Бенони.

— Срамъ былъ бы мнѣ, коли бы я не повезъ Гартвигсена, — отвѣтилъ со своей стороны Свенъ.

Это еще произошло на дворѣ Сирилунда.

По дорогѣ они завернули къ Бенони и захватили изъ дому дорожную сумку со съѣстнымъ и корзинку съ напитками. Бенони досталъ свои высокіе сапоги и предложилъ Свену надѣть ихъ. А это были тѣ самые знаменитые сапоги съ лакированными бураками, въ которыхъ Бенони щеголялъ столько разъ.

— Возьми ихъ, — сказалъ Бенони.

У него вошло въ привычку говорить мягко, но рѣшительно; богатство придавало ему и увѣренность въ себѣ, и осанку, и умѣнье носить одежду и даже какъ будто преобразило его рѣчь. Ахъ, эти деньги! Онѣ таки сдѣлали изъ Бенони человѣка.

Но когда Бенони предложилъ Свену Дозорному надѣть сапоги, тотъ отвѣтилъ по своей старой привычкѣ:- А сами-то вы въ чемъ будете?

Бенони сунулъ ноги въ бергенскіе ботфорты съ отворотами изъ собачьяго мѣха, и тогда Свенъ надѣлъ на себя высокіе сапоги, словно святыню какую.

— Ежели они тебѣ впору, такъ и оставь ихъ себѣ,- сказалъ Бенони.

А Свенъ Дозорный отвѣтилъ:- Это ужъ совсѣмъ мнѣ не по заслугамъ. Они всю жизнь будутъ у меня праздничными сапогами.

Потомъ выпили по рюмочкѣ-другой и поѣхали.

Дорогой они бесѣдовали о томъ, о семъ. Дорога шла все мѣстами, гдѣ Бенони знакомъ былъ каждый кустикъ можжевельника, каждая сосна,