полковчане…»
1945
1945
1945
1945
Я хочу забыть вас, полковчане,
Но на это не хватает сил,
Потому что мешковатый парень
Сердцем амбразуру заслонил.
Потому что полковое знамя
Раненая девушка несла,
Скромная толстушка из Рязани,
Из совсем обычного села.
Все забыть,
И только слушать песни,
И бродить часами на ветру,
Где же мой застенчивый ровесник,
Наш немногословный политрук?
Я хочу забыть свою пехоту.
Я забыть пехоту не могу.
Беларусь.
Горящие болота,
Мертвые шинели на снегу.
«Московская грохочущая осень…»
Московская
грохочущая осень,
Скупые слезы беженцев босых.
Свидание, назначенное в восемь.
Осколками разбитые часы…
Военкоматы.
Очередь у двери.
На тротуарах — тонкий слой золы.
Была победа —
как далекий берег:
Не всякому до берега доплыть.
Не всякому.
А Родина надела
Защитную
тяжелую шинель.
К нам в эфир сегодня залетело:
— «Дранг нах Остен!
Шнель, зольдатен, шнель!..»
— «Шнель!»
Москва встает на баррикады.
— «Шнель!»
Горит над Химками рассвет.
— «Шнель!»
Идут рабочие отряды
По Волоколамскому шоссе.
На Тверском бульваре —
партизаны.
Подмосковье.
Выстрелы в ночи.
И моя ровесница Татьяна
В этот час под пыткою молчит…
Была победа —
как далекий берег.
Не всякому до берега доплыть…
Военкоматы.
Очередь у двери.
На тротуарах — тонкий слой золы.
В московскую
грохочущую осень
Пошли мы по солдатскому пути.
Свидание, назначенное в восемь,
На три весны
пришлось перенести…
«Из окружения в пургу…»
Из окружения
в пургу
Мы шли по Беларуси.
Сухарь в растопленном снегу,
Конечно, очень вкусен.
Но если только сухари
Дают пять дней подряд,
То это, что ни говори…
— Эй, шире шаг, солдат!
Какой январь!
Как ветер лих!
Как мал сухарь,
Что на двоих!
Семнадцать суток шли мы так,
И не отстала
ни на шаг
Я от ребят.
А если падала без сил,
Ты поднимал и говорил:
— Эх ты,
солдат!
Какой январь!
Как ветер лих!
Как мал сухарь,
Что на двоих!
Мне очень трудно быть одной.
Над умной книгою
порой
Я в мир,
Зовущийся войной,
Ныряю с головой.
И снова
ледяной поход,
И снова
окруженный взвод
бредет
вперед.
Я вижу очерк волевой
Тех губ,
что повторяли:
«твой»
Мне в счастье и в беде.
Притихший лес в тылу врага
И обожженные снега…
А за окном —
московский день,
Обычный день.
«После тревоги, ночью…»
После тревоги,
ночью,
Крепок тяжелый сон.
После тревоги,
ночью,
Занервничал телефон.
Подхожу:
«Товарищ,
срочно
С вещами
в райком».
Иду в предрассветном тумане.
Долго ль собраться мне —
Билет комсомольский
в кармане.
Дорожный мешок
на спине.
В райкоме
взволнованно
Сказал секретарь:
— Комсомольцы
мобилизованы
На фронт. —
Январь,
Снегами заметенный.
Промерзших голосов прибой:
— Э-ше-лон
за э-ше-ло-ном,
Э-ше-лон
за
э-ше-ло-ном
В бой!
Все пройдет.
О многом — забудешь.
Но об этом — никогда:
Баррикады.
Суровые люди.
Осажденные города.
Не гудок, а беда кричит.
Словно в песне, встают заводы.
Москвичи.
Москвичи.
Москвичи.
Молодежь сорок первого года.
Над убитыми ветер ахал
У дымящегося села.
По чужим громыхающим шляхам
Комсомольская рота шла.
Мой ровесник солдат!
Оглянись!
Только двое дошли до Буга…
Где ж теперь, вы,
ребята,
Влюбленные в жизнь
И конечно, немного друг в друга?!
ПЕСНЯ УЗНИКА
А небо над Оршею сине —
Сквозь прутья решеток видать…
Прощай, дорогая Россия,
Прощай, ненаглядная мать!
Пройтись бы по улицам Орши,
Пройтись бы единственный раз!..
Нет мысли больнее и горше,
Чем та, что не вспомнят о нас.
О
