остался в том же пятом классе на второй год. А Василю хоть в глаза не смотри ни бригадиру, ни путейцам; именно поэтому он не хочет с ними, встречаться — стыдно.

Лес начинается пятью огромными дубами. В позапрошлом году Василь как-то случайно свернул к этим великанам и себе не поверил: на плотной, дернистой земле росло несколько толстенных крепышей боровиков. Они торчали на совершенно открытом месте, видно, не меньше недели, но никто не удосужился заглянуть сюда, и счастье, казалось, ждало одного только Василя.

С той поры Василь непременно наведывается сюда. Правда, боровики больше ни разу не показались, но надежда воодушевляла. И вообще Василь имеет привычку всякий раз пройтись по тем местам, где его когда-либо встретила удача. Это отнимает много времени. Другие грибники, не задерживаясь, спешат подальше в лес, а он все топчется на месте.

Лес, в который шел сейчас Василь, называется Поляковым Рогом. По левую сторону от дороги он начинается сырым ольшаником, по правую — полосою молодого граба, за которой поднимается сплошная стена деревьев — тонких сосен с кудрявыми кронами, стройных березок. Удивительная красота...

По другую сторону песчаного большака, который бежит в выстроенное украинцами-переселенцами село Маков, совсем иная картина: дубовая роща, заросшее ржавой осокой болотце, мшистый, с багульником и кустиками голубики сосняк.

В Поляков Рог, зажатый Маковским большаком и железной дорогой, Василь ходит с детства. Вокруг все знакомо до мелочей. В бору густой черничник, вечнозеленый барвинок, — местечковая малышня всегда ходила сюда по ягоды. Привязанные к поясам кринки, ежеминутные ау-ау, звонкие голоса мальчишек, девчонок... Как давно все это было...

Теперь уже Василь не любит шумной компании. По лесу приятно ходить одному, и с каждым годом он расширяет границы своих странствий. Сейчас он, не боясь заблудиться, уходит от местечка верст на десять — пятнадцать, под маковские околицы, а иногда и дальше.

Походив немного по бору, особенно по тем местам, где обычно удавалось набрать молоденьких боровичков, он перебегает Маковский большак и углубляется в открытые им самим владения: бесконечные молодые сосняки и березовые рощицы с разливом цветущего вереска вокруг. Там можно было часами бродить, не встретив ни единой живой души.

Солнце продолжает висеть над лесом; небо синее, глубокое, лишь изредка проплывают белые облачка. Такие ясные, не слишком жаркие дни бывают только на склоне лета, когда природа словно бы выставляет напоказ свое удивительное безбрежье и очарование, неповторимость своих красок, причем выставляет гораздо щедрее, чем в любую другую пору года. Василь любит вересковое море и молодые сосняки за ощущение простора, которое они рождают в душе, за проникновенную музыку, как бы неслышно плывущую в окружающем просторе.

В тонких ветвях берез уже проглядывает позолота, под каждым деревом круг опавшей листвы; вересковый разлив излучает вокруг нежный сине-багряный отсвет; кое-где попадаются прикрытые мхом-лишайником песчаные плешины; молчаливо, будто прислушиваясь к самим себе, стоят среди вереска молодые сосенки.

Над головою бесконечная синева неба, а в сердце непередаваемая гармония, согласованность со всем этим вольным простором и его разноцветьем, его запахами и тишиной. Не отсюда ли и та проникновенная, беззвучная музыка, рождаемая землею и небом?

У Василя невольно возникает чувство, будто в каком-то другом мире, за пределами такого знакомого и родного верескового моря, он уже что-то подобное испытывал, переживал и оно, это знакомое, вновь вошло в сознание призрачным, полузабытым воспоминанием.

Что это? Возможно, зов предков, напоминающий о том, какая кровь течет в его жилах, говорящий, что далекие предки тоже бродили по этим удивительным просторам и испытывали то же, что сейчас испытывает он, Василь? А может, это только обман чувств?..

Василь идет и не может оторвать взгляда от окружающего пейзажа. То в одном, то в другом месте появляются, словно в сказке, березовые рощи, вскидывают ввысь кудрявые макушки одинокие сосны-семенники, затем снова тянется сосновое редколесье, темнеют прикрытые кое-где вереском выгары, громоздятся лесные буреломы. Их сменяют голые песчаные островки, на которых лишь изредка поднимаются невысокие сосенки, торчат редкие кустики вереска. И нет всему этому ни конца ни края.

Изредка попадаются грибы — старые, с темными или светло-желтыми шапками боровики; они надежно прикрыты пучками розового вереска. Пять-шесть таких красавцев, и у Василя уже половина кузовка.

Среди верескового раздолья легко и хорошо думается — Василь остается один на один со всем миром, он как-то особенно остро воспринимает события последнего времени. Много их было за прошедший год! Заключен договор с Германией, освобождены западные районы Белоруссии и Украины, отбиты наскоки белофиннов — теперь

Ленинград может жить спокойно. Затем события в Литве, Латвии и Эстонии... Или Бессарабия, которая на географических картах столько лет была заштрихована желтыми полосками. Эти земли опять стали нашими, советскими. Дух захватывает от всего этого — на глазах творится история. И Василь чувствует: он тоже частица этого мира, он тоже причастен к грандиозным свершениям своей огромной страны.

Не потому ли, вступая в полосу молодости, он с такой пытливой заинтересованностью прислушивается ко всему происходящему вокруг. Сейчас он в восьмом классе, и недалек тот день, когда придется распрощаться с родным местечком, с этим вереском, с этими сосновыми и березовыми рощами, с грибами на полянах. Где-то тут, в минуты раздумий о будущем, Василя охватывает неясная тревога. Он не один, у него есть два давнишних друга, учатся они в десятом классе. Время их вылета из родного гнезда уже близко, и Василь не представляет, как будет жить без них. Василь пытается мысленно забежать вперед, когда останется один, без Ивана Скворчевского и Степана Броньки, да только ничего не получается. Фантазия не срабатывает, картина расплывается, становится неясной, туманной.

Не раз Василь пробовал прикидывать, как пойдет его жизнь через два-три года, после окончания школы, однако результат всегда получается один и тот же, как и сегодня, — полная неопределенность. Ему даже становится как-то не по себе. Неужто человеку дано осмысливать себя только в былом, в ушедших поколениях, иногда заглядывать в завтрашний день! На чем это основывается? Прошлому еще, пожалуй, можно найти объяснение: каждый человек так или иначе повторяет своих дедов, прадедов, а грядущему?..

Но в конце концов грустные или вот такие неопределенно-тревожные рассуждения и чувства — только небольшая