пол­день бле­щет в ти­ши­не и зное и го­лу­бой не­из­ме­ри­мый оке­ан, сла­дост­раст­ным ку­по­лом наг­нув­ший­ся над зем­лею, ка­жет­ся, зас­нул, весь по­то­нув­ши в не­ге, об­ни­мая и сжи­мая прек­рас­ную в воз­душ­ных объяти­ях сво­их! На нем ни об­ла­ка. В по­ле ни ре­чи. Все как буд­то умер­ло; ввер­ху только, в не­бес­ной глу­би­не, дро­жит жа­во­ро­нок, и се­реб­ря­ные пес­ни ле­тят по во­з­душ­ным сту­пе­ням на влюб­лен­ную зем­лю, да из­ред­ка крик чай­ки или звон­кий го­лос пе­ре­пе­ла от­да­ет­ся в сте­пи. Ле­ни­во и без­дум­но, буд­то гу­ля­ющие без це­ли, сто­ят по­до­б­ла­ч­ные ду­бы, и ос­ле­пи­тельные уда­ры сол­неч­ных лу­чей за­жи­га­ют це­лые жи­во­пис­ные мас­сы листьев, на­ки­ды­вая на дру­гие тем­ную, как ночь, тень, по ко­то­рой только при си­льном вет­ре пры­щет зо­ло­то. Изум­ру­ды, то­па­зы, яхон­ты эфир­ных на­се­ко­мых сып­лют­ся над пест­ры­ми ого­ро­да­ми, осе­ня­емы­ми стат­ны­ми под­сол­неч­ни­ка­ми. Се­рые сто­га се­на и зо­ло­тые сно­пы хле­ба ста­ном рас­по­ла­га­ют­ся в по­ле и ко­чу­ют по его не­из­ме­ри­мос­ти. Наг­нув­ши­еся от тя­жес­ти пло­дов ши­ро­кие вет­ви че­ре­шен, слив, яб­лонь, груш; не­бо, его чис­тое зер­ка­ло - ре­ка в зе­ле­ных, гор­до под­ня­тых ра­мах… как пол­но сла­дост­рас­тия и не­ги ма­ло­рос­сий­ское ле­то!

Такою рос­кошью блис­тал один из дней жар­ко­го ав­гус­та ты­ся­чу во­семьсот… во­семьсот… Да, лет трид­цать бу­дет на­зад то­му, ког­да до­ро­га, верст за де­сять до мес­теч­ка Со­ро­чи­нец, ки­пе­ла на­ро­дом, пос­пе­шав­шим со всех ок­рест­ных и дальних ху­то­ров на яр­мар­ку. С ут­ра еще тя­ну­лись нес­кон­ча­емою ве­ре­ни­цею чу­ма­ки с солью и ры­бою. Го­ры горш­ков, за­ку­тан­ных в се­но, мед­лен­но дви­га­лись, ка­жет­ся, ску­чая сво­им зак­лю­че­ни­ем и тем­но­тою; мес­та­ми только ка­кая-ни­будь рас­пи­сан­ная яр­ко мис­ка или ма­кит­ра хваст­ли­во вы­ка­зы­ва­лась из вы­со­ко взгро­мож­ден­но­го на во­зу плет­ня и прив­ле­ка­ла уми­лен­ные взгля­ды пок­лон­ни­ков рос­ко­ши. Мно­го про­хо­жих пог­ля­ды­ва­ло с за­вистью на вы­со­ко­го гон­ча­ра, вла­дельца сих дра­го­цен­нос­тей, ко­то­рый мед­лен­ны­ми ша­га­ми шел за сво­им то­ва­ром, за­бот­ли­во оку­ты­вая гли­ня­ных сво­их ще­го­лей и ко­ке­ток не­на­вист­ным для них се­ном.

Одиноко в сто­ро­не та­щил­ся на ис­том­лен­ных во­лах воз, на­ва­лен­ный меш­ка­ми, пенькою, по­лот­ном и раз­ною до­маш­нею пок­ла­жею, за ко­то­рым брел, в чис­той по­лот­ня­ной ру­баш­ке и за­пач­кан­ных по­лот­ня­ных ша­ро­ва­рах, его хо­зя­ин. Ле­ни­вою ру­кой об­ти­рал он ка­тив­ший­ся гра­дом пот со смуг­ло­го ли­ца и да­же ка­пав­ший с длин­ных усов, на­пуд­рен­ных тем не­умо­ли­мым па­рик­ма­хе­ром, ко­то­рый без зо­ву яв­ля­ет­ся и к кра­са­ви­це и к уро­ду и на­сильно пуд­рит нес­колько ты­сяч уже лет весь род че­ло­ве­чес­кий. Ря­дом с ним шла при­вя­зан­ная к во­зу ко­бы­ла, сми­рен­ный вид ко­то­рой об­ли­чал прек­лон­ные ле­та ее. Мно­го встреч­ных, и особ­ли­во мо­ло­дых па­руб­ков, бра­лись за шап­ку, по­рав­няв­шись с на­шим му­жи­ком. Од­на­ко ж не се­дые усы и не важ­ная пос­тупь его зас­тав­ля­ли это де­лать; сто­ило только под­нять гла­за нем­но­го вверх, чтоб уви­деть при­чи­ну та­кой поч­ти­тельнос­ти: на во­зу си­де­ла хо­ро­шенькая доч­ка с круг­лым ли­чи­ком, с чер­ны­ми бро­вя­ми, ров­ны­ми ду­га­ми под­няв­ши­ми­ся над свет­лы­ми ка­ри­ми гла­за­ми, с бес­печ­но улы­бав­ши­ми­ся ро­зо­вы­ми губ­ка­ми, с по­вя­зан­ны­ми на го­ло­ве крас­ны­ми и си­ни­ми лен­та­ми, ко­то­рые, вмес­те с длин­ны­ми ко­са­ми и пуч­ком по­ле­вых цве­тов, бо­га­тою ко­ро­ною по­ко­ились на ее оча­ро­ва­тельной го­лов­ке. Все, ка­за­лось, за­ни­ма­ло ее; все бы­ло ей чуд­но, но­во… и хо­ро­шенькие глаз­ки бесп­рес­тан­но бе­га­ли с од­но­го пред­ме­та на дру­гой. Как не рас­се­яться! в пер­вый раз на яр­мар­ке! Де­вуш­ка в осьмнад­цать лет в пер­вый раз на яр­мар­ке!.. Но ни один из про­хо­жих и про­ез­жих не знал, че­го ей сто­ило уп­ро­сить от­ца взять с со­бою, ко­то­рый и ду­шою рад бы был это сде­лать преж­де, ес­ли бы не злая ма­че­ха, вы­учив­ша­яся дер­жать его в ру­ках так же лов­ко, как он вож­жи сво­ей ста­рой ко­бы­лы, та­щив­шей­ся, за дол­гое слу­же­ние, те­перь на про­да­жу. Не­уго­мон­ная суп­ру­га… но мы и по­за­бы­ли, что и она тут же си­де­ла на вы­со­те во­за, в на­ряд­ной шерс­тя­ной зе­ле­ной коф­те, по ко­то­рой, буд­то по гор­нос­та­ево­му ме­ху, на­ши­ты бы­ли хвос­ти­ки, крас­но­го только цве­та, в бо­га­той плах­те, пест­рев­шей, как шах­мат­ная дос­ка, и в сит­це­вом цвет­ном очип­ке, при­да­вав­шем ка­кую-то осо­бен­ную важ­ность ее крас­но­му, пол­но­му ли­цу, по ко­то­ро­му прос­кальзы­ва­ло что-то столь неп­ри­ят­ное, столь ди­кое, что каж­дый тот­час спе­шил пе­ре­нес­ти встре­во­жен­ный взгляд свой на ве­се­ленькое ли­чи­ко доч­ки.

Глазам на­ших пу­те­шест­вен­ни­ков на­чал уже отк­ры­ваться Псел; из­да­ли уже ве­яло прох­ла­дою, ко­то­рая ка­за­лась ощу­ти­тельнее пос­ле то­ми­тельно­го, раз­ру­ша­юще­го жа­ра. Сквозь тем­но- и свет­ло-зе­ле­ные листья неб­реж­но рас­ки­дан­ных по лу­гу осо­ко­ров, бе­рез и то­по­лей зас­вер­ка­ли ог­нен­ные, оде­тые хо­ло­дом иск­ры, и ре­ка-кра­са­ви­ца бли­с­та­тельно об­на­жи­ла се­реб­ря­ную грудь свою, на ко­то­рую рос­кош­но па­да­ли зе­ле­ные куд­ри де­рев. Сво­ен­рав­ная, как она в те упо­ительные ча­сы, ког­да вер­ное зер­ка­ло так за­вид­но зак­лю­ча­ет в се­бе ее пол­ное гор­дос­ти и ос­ле­пи­те­ль­но­го блес­ка че­ло, ли­лей­ные пле­чи и мра­мор­ную шею, осе­нен­ную тем­ною, упав­шею с ру­сой го­ло­вы вол­ною, ког­да с през­ре­ни­ем ки­да­ет од­ни ук­ра­ше­ния, что­бы за­ме­нить их дру­ги­ми, и кап­ри­зам ее кон­ца нет, - она поч­ти каж­дый год пе­ре­ме­ня­ла свои ок­рест­нос­ти, вы­би­рая се­бе но­вый путь и ок­ру­жая се­бя но­вы­ми, раз­но­об­раз­ны­ми ланд­шаф­та­ми. Ря­ды мельниц по­ды­ма­ли на тя­же­лые ко­ле­са свои ши­ро­кие вол­ны и мощ­но ки­да­ли их, раз­би­вая в брыз­ги, об­сы­пая пылью и об­да­вая шу­мом ок­рест­ность. Воз с зна­ко­мы­ми нам пас­са­жи­ра­ми взъехал в это вре­мя на мост, и ре­ка во всей кра­со­те и ве­ли­чии, как цельное стек­ло, рас­ки­ну­лась пе­ред ни­ми. Не­бо, зе­ле­ные и си­ние ле­са лю­ди, во­зы с горш­ка­ми, мельни­цы - все оп­ро­ки­ну­лось, сто­яло и хо­ди­ло вверх но­га­ми, не па­дая в го­лу­бую прек­рас­ную безд­ну. Кра­са­ви­ца на­ша за­ду­ма­лась, гля­дя на рос­кошь ви­да, и по­за­бы­ла да­же лу­щить свой под­сол­неч­ник, ко­то­рым исп­рав­но за­ни­ма­лась во все про­дол­же­ние пу­ти, как вдруг сло­ва: "Ай да див­чи­на!" -