— Угу.

— Есть там какая-нибудь интересная дамочка?

— А что? — поинтересовался я.

— Если речь шла о женщинах, Большой Дэн оправдывал свое прозвище, — ответил он. — Наш старший пару раз выезжал с ним. Он говорил, что там, где появлялся Большой Дэн, было много и женщин, и виски.

— Я не видел ни одной.

— Да-а. — Мой собеседник не мог скрыть разочарования, но через мгновение оживился. — Это правда, что с ним была девушка, когда разбился его самолет?

Я решил не разочаровывать его еще раз и, перейдя на шепот, хотя в радиусе ста футов от нас не было ни души, ответил:

— Я знаю одну потрясающую вещь.

Он вынул из кармана пачку сигарет, мы закурили. Он смотрел на меня с интересом и нетерпением.

— Ты слышал когда-нибудь о клубе «На высоте в одну милю»? — спросил я.

— Нет, а что это?

— Совокупись с кем-нибудь в самолете, и сразу станешь его членом.

— О, Господи, — уважительно произнес мусорщик — Вот, значит, чем он тогда занимался.

— Скажу больше. В самолете была блондинка с огромной грудью, которая, встав перед ним таким образом, что ее груди оказались у него на коленях, а его член — между его грудями, принялась делать минет. Когда они вынырнули из облаков, прямо перед ними оказалась гора. Он попытался поднять самолет, но все было напрасно. Ее голова блокировала штурвал.

— Господи, — повторил он. — Вот так дела!

Мусорщик взглянул через изгородь на толпу приглашенных.

— Сколько их тут понаехало. Большой Дэн был самым великим человеком из всех, кого я когда-либо знал, — сказал он восхищенно. — Мой старик рассказывал мне, как во время Великой Депрессии он за девять долларов в неделю делал ту же работу, что я сейчас за сто девяносто пять. Во все времена он был лучшим другом рабочих.

Дерьмом он был, — ответил я. — Единственное, что признавали за ним рабочие, — это сила.

— Погоди-ка, — он сжал кулаки. — Ты не имеешь права так о нем говорить.

— Имею. Он был моим отцом.

Лицо мусорщика приняло странное выражение, кулаки разжались.

— Извини, парень, — сказал он и побрел назад к грузовику.

Когда он отъехал, я стал снова глядеть через изгородь на собравшихся. Мать и Ди-Джей как раз выходили на улицу. Заметив их, фотографы рванулись вперед, чтобы запечатлеть самых близких родственников покойного в столь трудный момент. Они сели в лимузин, а я повернулся и пошел вниз по аллее.

— Ты не имеешь права так говорить о своем отце.

— Иди, иди, старик. Ты умер.

— Нет, не умер. Я еще всех переживу — и вас, и ваших детей, и внуков. В каждой клетке твоего тела есть частичка меня, значит, я всегда буду с тобой.

— Но ты же умер, умер, умер!!!

— Тебе сейчас семнадцать, и ты ни во что не веришь, не так ли?

— Да.

— Хочешь знать, что действительно происходило в том самолете?

— Хочу.

— Ты уже знаешь. Ты рассказывал мусорщику.

— Это была чистой воды выдумка.

— Нет. Твоими устами говорил я. Мозг у тебя тоже ведь состоит из клеток, не так ли?

— Я тебе не верю. Ты лжешь мне, как всегда.

— Я никогда не лгал тебе. Просто не мог. Ты же был частью меня. Ты всегда отличался от своего брата, который во всем походил на меня. Однако, ты — это ты. И в тебе — правда обо мне.

— Неправда. Ты лжешь даже из могилы.

— Что в могиле? Тело, пустая оболочка. Настоящий я здесь, внутри тебя.

— Но я не чувствую тебя, отец. Я никогда тебя не чувствовал и не чувствую сейчас.

— Со временем почувствуешь.

— Никогда.

— Джонатан, сынок!

— Уходи, старик. Ты умер.

Первое, что бросилось мне в глаза, было большое скопление машин перед нашим домом. Несколько человек стояли в тени деревьев. Репортеры. Я надеялся отделаться от них, но Большой Дэн был интересен им даже мертвый.

Свернув на улицу, проходившую за домом, я пошел по дороге, ведущей к Форбсам. Наша задняя дверь находилась как раз напротив изгороди, разделявшей два дома.

Я аккуратно перешагнул через грядку, зная, с какой любовью миссис Форбс относилась к своим цветам. Но закинув ногу на изгородь, я услышал, что меня зовет Энн. Она сидела на балконе со стаканом вина в руке.

— Я думала, ты на похоронах.

— Я был на службе и решил не ехать на кладбище. Хватит с меня и церкви. Здесь я потому, что возле дома дежурят репортеры, а у меня нет желания говорить с ними.

— Понимаю, — сказала она. — Сегодня утром они и сюда заходили. Спрашивали, был ли твой отец хорошим соседом.

— Ну, и что ты сказала?

— А я с ними не разговаривала. Родители разговаривали. — Она хихикнула. — Сказали, что он был великим человеком. Ты знаешь, как это обычно делается.

Я невольно улыбнулся. Форбсы и мой отец не питали друг к другу особой любви. С тех пор, как отец поселился в этом доме, они вели против него непрерывную войну. Им не хотелось, чтобы рабочий лидер, да еще, вероятно, и коммунист, портил чистый вестчестерский пейзаж.

— Где твои предки? — спросил я.

— На похоронах, где же им еще быть? — снова хихикнула она.

Я рассмеялся. Весь мир казался мне одной сплошной смесью дерьма и лжи.

— Хочешь стаканчик вина? — спросила она.

— Нет, но, если у тебя есть пиво, я выпью баночку.

— Есть, — она ушла на кухню и через минуту вернулась с холодной банкой «Миллера».

Я быстро поднес руку ко рту. Только почувствовав, как ледяная жидкость разливается по горлу, я понял, как хотел пить. Выпив залпом полбанки, я решил передохнуть и прислонился спиной к веранде.

— Какой-то ты взвинченный.

— Не очень, — ответил я.

— Нет, очень. — Она посмотрела на банку. — У тебя руки трясутся.

— Я плохо спал этой ночью.

— Хочешь успокоительное?

— Что я, токсикоман?

— У меня есть одна чертовски хорошая вещь, — сказала Энн. — Могу сделать тебе сигарету с марихуаной.

— Нет, спасибо. Что-то я не в настроении.

— Ты не будешь тогда возражать, если я закурю?

— Пожалуйста.

Энн ловко скрутила сигарету, аккуратно заделала ее с обеих сторон, зажгла и сделала глубокую затяжку. Потом отхлебнула вина и снова глубоко затянулась. Ее глаза заблестели. Чтобы поддаться действию дурмана, ей нужно было совсем немного, она почти всегда пребывала в несколько отрешенном состоянии.

— Я все время думаю о твоем отце, — сказала она.

— И что?

— Всю вторую половину дня я была в сильном возбуждении, думая о нем. В его смерти есть что-то волнующее.

— Не знаю. — Я сделал еще один глоток пива.

— Это правда. Я где-то читала, что в последнюю войну люди сильно возбуждались во время бомбежек. Мне кажется, это как-то связано с проблемой бессмертия.

— Ну уж, — возразил я. — Может, они просто