благословение, сначала мужской пол, а после и женский. Набьется полная келлия. На этих общих приемах старец вразумлял нуждающихся метким словом, нередко пословицами, понятными тому, к кому они относились. Или рассказывал что-нибудь такое, что служило ответом на сокровенную мысль кого-либо из присутствовавших. Иногда заставлял кого-нибудь из посетительниц прочитать более подходящую к делу басню Крылова; затем скажет несколько назидательных слов в шутливом тоне и, наконец, преподав всем благословение, направится к своей келлии. За ним во сто голосов: «Батюшка! Батюшка! Мне словечко сказать; мне пару слов». Но усталый, болезненный старец кое-как, при помощи келейников, протискивался сквозь толпу, уходил в свою келлию и запирался изнутри на крючок, чтобы и туда народ не нахлынул.

Если же старец после обеда имел довольно сил, то он выходил преподать общее благословение в хибарку. Предварительно появлялся келейник и закрывал все окна, чтобы не было сквозного ветра. Все сидящие поднимались со своих мест, становились по обеим сторонам, оставляя небольшой проход для батюшки. Наконец дверь отворялась, и на пороге появлялся старец в белом балахоне, сверху которого всегда, и зимою, и летом, носил легонькую меховую ряску, и в ваточной камилавке на голове. Вый­дя из двери и остановившись на ступеньке, он всегда молился перед поставленною здесь иконою Божией Матери «Достойно есть» и проходил далее, внимательно вглядываясь в просивших у него благословения и осеняя их крестным знамением. Из толпы слышались вопросы, на которые он давал простые, но мудрые ответы. Иногда старец садился, и тогда все присутствовавшие становились вокруг него на колени, с глубоким вниманием слушая его беседу, смысл которой всегда заключал в себе полезное нравоучение или обличение чьих-либо недостатков. Чаще всего предлагал он советы о терпении, снисхождении к немощам ближнего и понуждении себя к добру, говоря, что Царствие Божие нудится, что многими скорбьми подобает нам внити в Царствие Божие, и претерпевый до конца, той спасен будет. Иногда эти поучительные беседы, или общие благословения, застигал час отдыха, и келейник напоминал ему об этом. Тогда батюшка снимал шапочку, раскланивался и говорил по обычаю в шутливом тоне: «Очень признателен вам за посещение; о. И. говорит, что пора…» В иной же раз келейник скажет: «Батюшка, уже два часа»; а батюшка ответит: «Ты переведи их назад, и будет час». Летом в теплые дни выходил он благословлять на воздух; и появление его было истинной радостью для всех томившихся ожиданием. От самого крыльца хибарки устроены были на столбиках жерди, по одну сторону которых стоял народ, а по другую сторону шел согбенный старец, преподавая всем по ряду благословение и временами останавливаясь, давал по вопросам ответы. За оградку к старцу, без его позволения и благословения, зайти никто не смел; а если бы кто отважился на это, должен был, по назначению старца, положить несколько поклонов.

Бывали, хотя весьма редко, и такие дни, когда старец после обеда вовсе не отдыхал, может быть, потому, что чувствовал в себе довольно сил обойтись без отдыха; или просто так не спалось. Тогда он звал к себе писаря и диктовал кому-нибудь письмо. Таким образом у него минуты одной не проходило в праздности. Во время отдыха старца уже никто не беспокоил. Народ уходил на гостиницу. Двери кругом запирались, ― и в хибарке, и в скиту на парадном крыльце. После краткого полуденного отдыха, часа в три, старец был опять на ногах и, если чувствовал здоровье свое порядочным, опять шел к посетителям толковать; если же был слаб, принимал народ в келлии о. Иосифа, лежа на его койке. Тут он среди толков с народом и чай пил часов в пять вечера. И опять, и опять принимал и толковал, толковал и принимал. ― Иногда батюшка неожиданно прерывал свою беседу с посетителями и уходил на некоторое время в свою келлию ― это бывали моменты, когда он чувствовал потребность побыть одному с Богом, в молитвенном самоуглублении, чтобы с освеженной душой снова возвратиться к людям на делание свое. Часов в восемь старец ужинал, ― подавалось на стол то же, что и в обед. И среди ужина келейники кое о чем и кое о ком спрашивали старца, а он не переставал отвечать. Или же опять заставлял почитать что-нибудь. Вскоре после ужина, если силы старца окончательно изнемогали, он ограничивался преподанием всем общего благословения. Если же силы еще не совсем оставляли его, то опять начинались обычные приемы и толки, которые и продолжались иногда до 11 часов ночи… Несмотря на крайнее обессиление и болезненность старца, день всегда заключался вечерним молитвенным правилом, состоявшим из малого повечерия, канона Ангелу-хранителю и вечерних молитв. От целодневных, почти непрерывных докладов келейники, то и дело приводившие к старцу и выводившие посетителей, едва стояли на ногах, однако попеременно читали положенные молитвословия… По окончании правила старец, по обычаю, испрашивал у предстоящих прощения, елика согреших делом, словом и помышлением. В заключение келейники принимали от старца благословение и направлялись к выходу. Зазвонят иногда часы. Слабым, едва слышным голосом спросит старец: «Сколько это?» ― «Двенадцать», ― ответят. «Опоздали», ― скажет.

Спать ложился батюшка всегда одетым ― летом в балахон, а зимой в ватный подрясник, опоясанный непременно кожаным поясом. На голове имел всегда шапку монашескую, а в руках четки. Снимал только сапоги, оставаясь в одних носках. Богу известно, как проводил старец ночные часы. Только по приходе к нему на утреннее правило келейники замечали, что во время ночи он переменил несколько фланелевых рубашек, из чего можно видеть, что непрерывного сна он не имел.

Накануне каждого воскресного и праздничного дня о. Амвросий выслушивал у себя в келлии бдение. Поначалу, в шестидесятых годах, служил всегда эти бдения преданный духовный сын старца, иеросхимонах Гавриил. Тут же около двери стояли два-три человека певчих. Будущий скитоначальник о. Анатолий, в то время еще простой монах, пел басом. Келейники были чтецами; о. Климент ― канонархом. Со временем обстоятельства изменялись. Нездоровые и немощные скитяне, вместо того чтобы идти слушать бдение в монастырь, испрашивали у старца благословение быть на его келейном бдении; и старец, конечно, благословлял. Умножилось, таким образом, число молящихся. Поэтому, чтобы в келлии старца не было тесно и душно, певчим велено было стоять в передней, а наконец, и в коридоре, куда во время службы растворялись двери старцевой келлии. В самой келлии оставался один служащий иеромонах, да еще, может быть, кто-либо из лиц, близких старцу. Впоследствии и в хибарке