затем к империи, затем в быстрое падение, настолько темное и мрачное, что страна изо всех сил держалась за любые намеки на былую славу, что заставляло многих с ностальгией вспоминать советские дни порядка и силы. Коррупция в правительстве была очевидна, но никогда реально не оспаривалась никаким компетентным органом^[8]. Новая ложь вещалась каждый день, чтобы оправдать все то, что было ранее, и эта ноющую тоску по тем временам, когда Россия была великой и могучей мировой державой, что было способом забыть ложь и закрыть глаза на коррупцию.

Мошенничество и взяточничество были старыми и знакомыми привычками системы. Надзор за соблюдением закона был произвольным и часто опирался на систему сложных взаимоотношений в группах, вне групп, среди знакомы — blat связывал систему воедино. Все, что делалось, обычно делалось poblatu, то есть с использованием блата для смазки себе пути.

Престиж был столь же важен, как власть и гордость, которые стали испорченной спесью в самом центре русской души. Люди терпели, потому что не могли рассчитывать на то, что все могло стать лучше и помнили те времена, когда все было еще хуже. Люди жили в своей изломанной системе, работали изо всех сил, несмотря ни на что, и страх, что все снова может стать намного хуже всегда стоял в душе каждого русского.

Чтобы добиться чего-то в подобной системе, нужно было лукавство, блат и более чем немного babki, сунутые в нужные руки, чтобы заключить сделку и открыть перед собой двери. Водка была второй валютой в стране, люди буквально путешествовали на автомобилях, загруженных ею — те, кому посчастливилось иметь личный автомобиль^[9]. К счастью, Вольский смог избежать превращения своей жизни в водочный угар. Он пил, как и практически все русские мужчины, но смог привнести в эту область свое основное правило жизни — умеренность во всем. Тем не менее, водку можно было обменять на бензин, еду, заплатить за ночлег, разрешить некоторые Гордиевы узлы с местными административными органами или обойти некоторые вопросы, слишком интересные властям. Адмирал любил использовать водку, когда это было необходимо. Система давно укоренилась, стала образом жизни, и никто в России не мог избежать потребности в blat и babki, как бы высоко он не поднялся.

Во многом, blat, обеспеченный друзьями и знакомыми, был зачастую важнее наличных денег. Рубли могли обеспечить вам еду сегодня, но друзья и правильные знакомые могли прокормить вас всю жизнь. Как давно было замечено, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Тем не менее, эта система назначения людей на ключевые посты по знакомству имела печальные последствия для флота, так как многие должности вскоре оказались заняты просто напросто некомпетентными людьми. И оказавшись там, они начинали упорно цепляться за свою должность, потому что не знали, получат ли когда-нибудь другую. Их держал в своих креслах blat, а не заслуги и способности.

Рудников, командир «Орла», был прекрасным примером, подумал Вольский. Он был старым, уставшим и проржавевшим, словно его лодка. Его следовало заменить на кого-то более молодого много лет назад. Было достаточно людей, стремящихся к повышению, к тому, чтобы занять лучшие места, получить больше власти и привилегий. Рудников застрял на своем посту так же, как и сама Россия погрязла в собственной системной некомпетентности.

В конец второго десятилетия двадцать первого века Россия все еще была страной, изо всех сил пытающейся подняться с колен. Население глубоко не доверяло власти, но, тем не менее, боялось перемен и неопределенности. Изменения были неудобны, вплоть до самых незначительных, и всегда шли рука об руку со страхом нестабильности. И русские адаптировались, пережив тяжелые перемены в последние годы, всегда надеясь на лучшее, но ожидая худшего.

Вольский отринул эти печальные мысли, радуясь по крайней мере тому, что «Киров» был здесь, несмотря на все эти трудности. Потребовались все технические ресурсы страны и разбор на запчасти нескольких старых кораблей, чтобы построить корабль, на котором он находился. Что же касается «Орла», подумал он, эту старую лодку нужно было отправить на консервацию годы назад. Дни «Оскаров» давно прошли. Строительство трех последних лодок этого типа было приостановлено и они не получили никакого дальнейшего развития^[10].

И то же самое следовало сделать с экипажем этой лодки, подумал он. Установка неправильной боеголовки была поразительным тупоумием. Такая оплошность была бы немыслима в кризисной ситуации, подобной той, что имитировали эти учения. Это говорило о некомпетентности, беспорядке в процедурах и плохом руководстве*. Он повидал слишком много подобного за годы, проведенные на флоте, и был неутомим в попытках искоренить такое. Если бы он находился на борту той лодки, он бы сделал из капитана котлету. Однако вместо этого адмирал сидел в своем кресле, беспокойно поглядывая на барометр, установленный на дальней стене командного поста мрачным взглядом немигающих глаз. Этот взгляд говорил о многом. Леонида Вольского что-то беспокоило.

Два последних дня ему не давала покоя боль в зубе, которая была верным признаком ухудшения погоды. Желтовато-серое небо, усиливающийся ветер и медленно растущие волны подтверждали это. Он мог спросить Роденко, старшего оператора радиолокационных систем, но уже и сам все понял. Арктические моря были суровы и переменчивы, опасны и темпераментны. В одну минуту они могли успокоить вас гладкой, словно стекло поверхностью моря под густым ледяным туманом, а в следующую минуту мог налететь девятибалльный шторм. Роденко доложил бы ему, что грозовой фронт растянулся на сто километров и надвигается со скоростью тридцать узлов, что давало достаточно времени, чтобы закончить учения и задраить все люки, но он и сам понял это по запаху воздуха, ледяного арктического воздуха. Он мог ощущать надвигающийся шторм, ощущать его привкус, ощущать медленное падение давления. В ушах звенело, глаза слезились от холода, нос пересох и стал раздраженным.

Адмирал тоже был раздражен. Что-то другое беспокоило его, смутное, завуалированное беспокойство где-то в глубине, нудное ощущение тревоги, которое он не вполне мог осознать и понять. Да, у него были веские причины для беспокойства в связи с нарастающей напряженностью в мире и этих учений в частности. В воздухе витал холод новой Холодной войны, словно предвестие надвигающегося шторма. Однако это было нечто другое. Он ощущал на мостике напряжение и молчаливую тревогу. И источником этого напряжения, конечно же, являлся Карпов. Капитан расхаживал туда-сюда, сложив руки за спиной. Его лицо под козырьком форменной Ushanka, которую